Ребята хохотали.
— А человек он хороший?
— Замечательный. Очень добрый.
— А жонглер?
— Тоже мировой. Мы с ним уже на «ты».
Радик спросил Машку:
— Ты бы лягушку взял в рот?
— Я нет, но на Крысе попробую. Муху он проглотил, значит, и лягушку сумеет... Пусть только сделает что-нибудь против тебя. Живьем проглотить заставлю.
Левка вернулся в клуб перед самым выступлением. На него налетел Дойнов.
— Почему не отдыхал перед работой? Почему опять без шляпы? Изувечу! — пригрозил он. — Одевайся! Через десять минут начало, ты идешь вторым номером, а еще не разминался, чертов сын!
Выступление перед колхозниками прошло с не меньшим успехом, чем утренник. При прощании Радик расплакался.
— Ну, чего ты, успокойся. Я через два месяца вернусь.
— Я не потому...
— А почему?
— Рад, что ты артистом стал...
— Чего же ты ревешь, дурачок?
— Обидно, что не я...
В Серебрякове Левка с разрешения Дойнова провел бесплатно всех детдомовцев и тетку Настю. Левка очень волновался перед концертом, тщательнейшим образом разминался, с нетерпением ожидал, когда закончит Панич соло на баяне и выпустит его на сцену.
— Ваш бывший воспитанник, юный артист Лева Осинский — «человек-змея»! — объявил, наконец, Панич.
Левкино сердце застучало. Руки тут же вспотели. Страшно волнуясь, он вышел на сцену и раскланялся. Словно в тумане начал наливать в стаканчик воду. Руки дрожали, не слушались, вода расплескалась через край. Левка поставил стакан на лоб, сел на коврик, тут же уронил стаканчик. Вода полилась по полу. Не помня себя от стыда, Левка попятился на четвереньках, оторвал от пола задник и нырнул под него. В зале захохотали.
— Получай, чмур! — зло прошептал Дойнов и дал Левке оплеуху. — Это за «собачью» улыбку. А вот это за дрова.
Залепив вторую пощечину, Дойнов вытолкнул его на сцену. Левка снова «завалил» трюк и убежал в кулису. Получив еще одну затрещину, он с грехом пополам выступил и забился под стол в пыльном, темном углу. Первой из зала за кулисы прибежала Сабина.
— Где Лева? — спросила она у Дойнова.
— Вон твой жених под столом сидит, рыдает.
— Дрова, одни дрова, — жаловался Левка подошедшим ребятам.
— Да брось ты, все хорошо, — утешал Миша Кац.
— Конечно, все замечательно даже, — сказала тетка Настя. — Нам всем очень даже понравилось. И больно смешно было, когда ты как оглашенный все убегал да прибегал, убегал да прибегал. Здорово придумано!
Настроение вскоре исправилось и было бы совсем хорошим, но все раскритиковали проклятую шляпу.
— Оставь ты ее мне, на пугало в огороде повешу, а то вороны одолели, — сказала тетка Настя. — И надо же такую срамотищу ребенку на голову нацепить. Поп не поп, разбойник не разбойник, кучер не кучер. Тьфу!
Левка чуть пе заплакал от досады.
В Гурьеве Левка написал маслом портрет Сабины. Он изобразил ее верхом на коне. Портрет получился на славу. Дойнов, увидев его, присвистнул.
— Может, ты и рекламу сумеешь делать? А то у нас не афиши, а черт знает что. Панич пишет как курица лапой. Сумеешь?
— Конечно, сумею!
— И значок госцирка сумеешь в углу намалевать?
Дойнов показал афишу с эмблемой девушки в полете, на фоне трапеции, под надписью ГОМЭЦ [5] Девушка тянулась руками к красной звездочке.
— Сумею.
Афиши вышли замечательные. Все артисты наперебой расхваливали Левкину работу. Особенно восторгался Абашкин.
— А меня во фраке с хризантемой изобразить можешь?
— Могу, конечно.
— Сколько слупишь?
— Что ты, Паша! Нисколько.
— Ну, тогда подарю тебе что-нибудь. Красок куплю, бумаги, холста.
— Все у меня есть. В детдоме дали. Вот только если белил немного...
— Бочку достану На хризантему и манишку знаешь сколько белил уйдет!
Когда все вышли из комнаты, Абашкин, кивнув на афишу, шепнул Левке:
— А девушка знаешь на кого похожа?
— Какая девушка?
— Не знаешь? Брось притворяться. Та, что на трапеции?
— На кого? — спросил Левка, и уши его запылали.
— На Сабину! — весело сказал Абашкин и многозначительно подмигнул.
Левка ничего не ответил, но уши его покраснели еще гуще.
Абашкин рассмеялся, понимающе стукнул Левку по плечу.
— Идем, что ли, жених!
Они вышли па улицу
Абашкин спросил:
— А много тебе Дойнов за рекламу выдал?
