Но он первый ввел мне допинг, поставив меня на «красное», «железяки» — на «черное». «Черное» выиграло, «красное» не хотело уступать первое место.
* * *
Мы с родителями никуда не уехали. Я лежала на диване в гостиной. Я не пересчитывала свои камни. Их было всего три. Три невыносимо тяжелых камня. Мне одной их не вытащить. Для этого требовался огонь. Но моя божья искра погасла, а раздуть огонь было некому.
— Она спит.
Я услышала папин голос в коридоре.
— Не плачь. Мама спит, — повторил папа.
Он вошел в гостиную, неся трубку радиотелефона. Я засунула голову под подушку.
Из-под толщи подушки я услышала, как папа сказал:
— Как проснется, она обязательно позвонит. Я обещаю. Если хочешь, я приеду за тобой и привезу тебя к маме, — и после паузы добавил: — Не хочешь, как хочешь. Тебе пять лет. Ты уже взрослая. Сама решай.
Я позвонила мужу на сотку. Так было проще. Я боялась звонить к нему домой. Трубку могла взять дочь.
— Если не хочешь доконать дочку, приезжай. — Он тоже устал.
Я приехала домой, мне навстречу вышла дочь. Я стояла, не поднимая глаз. Чего я боялась?
— Ты не умерла? — спросила она.
Я взглянула на нее. Коротко. И задержалась. Она смотрела на меня перепуганными глазами и прижимала к себе любимую мягкую игрушку. Невиданного лохматого зверя с шерстью всех цветов радуги. У него была глупейшая и добрейшая улыбка. Два огромных глаза в кучку у носа и улыбка. Я купила его давно, она с ним не расставалась, хотя у нее было много игрушек. Она быстро их забывала и ломала в детстве, как я. Она тоже хотела узнать тайну шуршащей погремушки. Я разломала ее тогда молотком. Чтобы моя дочь узнала то, что не узнала я. В погремушке оказались одноцветные пластмассовые горошины. Розовые, по-моему. Дочь забыла о погремушке, тайна которой открылась, а я свою помнила. Может, не следовало ломать ее погремушку? Было бы интереснее.
— Ты не умерла? — повторила она и заплакала.
— Нет.
Я обняла ее и прижала к себе. Я чувствовала, как сотрясается маленькое тельце моей маленькой дочери. А больше не чувствовала ничего. Моя дочь не была виновата. Я виновата в том, что случилось. Но поделать ничего нельзя. Я вытекла каменной мантией в дыру сказочной земли вслед за древним океаном. И высохла.
У ребенка должна быть мать. Я осталась в семье ради дочери. Переехала в другую комнату, а муж остался в спальне с дочкой. Это было правильнее. С ним я быть не могла, а они были ближе друг другу, чем я.
Я открыла глаза, рядом с диваном стояла маленькая фигурка в белом костюме в паре с лохматым чудовищем. Ночью, при свете луны. Она стояла не шевелясь, а я ощущала ее взгляд всей своей кожей.
— Ты правда не умерла?
Голос белой фигурки дрожал и ломался. От слез и соплей. Я притянула ее к себе. Тесно-тесно. И вдохнула ее запах. Детский, нежный, цветочный.
— Правда.
— Почему ты все время лежишь?
— Мне грустно.
— Хочешь поиграть?
Она протянула мне радужного лохматого зверя. Я вдруг заплакала, и моя дочь вслед за мной. Басом. Я плакала и смеялась. Я затащила ее в свою постель и перецеловала ее глазки, носик, все пальчики, толстую попу и круглый живот. Мой ребенок уснул со мной в слезах и соплях. Я не спала до утра.
Я люблю свою дочь безраздельно. Но я вдруг почувствовала, что внутри меня кем-то давным-давно натянуты струны. Сначала они тренькают, потом рвутся одна за другой. Может, у меня осталась последняя струна — любовь к моей дочери. Если порвется она, мне незачем будет жить. Если бы я промедлила немного, она бы порвалась. Я пугала свою дочь самой собой. Она пять дней жила с мертвой матерью. Это больше, чем я пробыла в реанимации. Такого детская психика выдержать не может. Моя дочь страдала дольше, чем я. Я снова постаралась. Терзала родного ребенка собственными руками. Таким, как я, надо запрещать рожать детей. По статье. Смертная казнь без помилования.
* * *
После моих игр в собственную смерть я превратилась в собственный призрак. В то, чего нет. Для дочери. Я оборачивалась и видела, как она стоит в дверях комнаты, не решаясь подойти. Вижу так же ясно, как и тогда. Испуганные недетские глаза и радужный зверь как щит. Я протягивала к ней руки, она убегала. Я сжимала ее тельце и целовала ее перепуганные глаза, дрожащие губы, щеки, курносый малышачий нос. А между нами щитом был радужный зверь.
