Она еще постояла и ушла.
В моей семье я всегда нападала, мой муж играл роль трепетной лани. На глазах у ребенка. Я забыла простую вещь. Дети обычно на стороне несправедливо обиженных. Валетом. Дочери жалеют отцов, сыновья — матерей. Чаще всего так. Я попалась в собственный капкан. Мне пожелал смерти мой родной ребенок.
Зачем я не умерла? Им хорошо было бы вдвоем.
* * *
Я представила, что я умерла, и решила, что умерла.
К утру я упала в сон под навязчивый бой множества барабанов. Низкий, бесконечный, страшный звук. Монотонный и вязкий стук до самых костей. До гвоздей в голову из беспощадных, безжалостных слов. Длинных гвоздей с широким болтом в середине, чтобы не ушли слишком далеко. Ведь пытка еще не закончилась.
Папа ушел на работу, пока я спала. Я осталась дома у родителей. Я была взрослая девочка, а хотелось к маме. Она ничего не спрашивала, у меня деликатная мама.
Мне позвонил муж, мама принесла трубку. У нее почему-то было испуганное лицо.
— Возвращайся. Мариша плачет, — сказал он.
— Мы не будем мужем и женой в прямом смысле, — без выражения сказала я.
Что я могла объяснить? Что он снова предал меня?
— А как же наша дочь? Она не спала всю ночь! Дети часто говорят, о чем не думают на самом деле.
— Дети чаще говорят то, о чем думают на самом деле.
Он молчал, и я молчала.
— Ты вернешься? — с нажимом спросил он.
— Нет.
Я положила трубку. Я не хотела возвращаться. Я не могла возвратиться. Я боялась. У меня всегда были завышенные ожидания, они не оправдались, и я сбилась с маршрута. У меня не было дороги, по которой можно идти. Я все делала не так. Нелепая свадьба, нелепая коррида, нелепое замужество. Война, война и война вместо мира. И я не знала, что делать с детьми. Даже с родным ребенком. Я вырастила родного ребенка в нелюбви ко мне. Собственными руками. Очень старалась, и у меня получилось. Мой ребенок говорил обо мне в третьем лице. Обезличенно и просто — «она». Пять слов моей дочери взмахом волшебной палочки превратили меня в кучу камней. В три каменные террасы пирамидой вверх — голова, сердце, душа.
Мои родители сделали мне больничный. Договорились со знакомыми. Вечером папа сказал:
— Поедем, отдохнем втроем. Я, ты и мама. Я завтра куплю билеты.
— Ты не любишь внучку? — спросила я.
— Я ее мало вижу.
Моей дочери разонравилось ходить к моим родителям. Папу она побаивалась, а мама была много мягче, чем я. Потому моей деликатной маме приходилось хуже, чем мне. Для Марины моя мама была дурой. Моя дочь дерзила бабушке, не стесняясь в выражениях. Еще детских, но очень обидных. Моя мама терпела и молчала. Все время. Я узнала обо всем от отца. Когда папа это услышал, он отшлепал внучку без слов. Больно и обидно.
— Как ты посмела такое сказать? — разъярилась я. — Бессовестная!
— Она меня трогает! Целует! Мне противно! — крикнула моя дочь.
— Целуют и обнимают, только когда любят! Бабушка тебя любит всем сердцем!
— Не надо мне сердца! Я не хочу, чтобы меня любили! Ничем!
— Марина не будет туда ходить, если ее бьют, — жестко сказал мой муж.
Она бросилась ему на шею плакать. Он стал ее утешать. В другой комнате. Она ему жаловалась. Тихо. Чтобы я не услышала. Так часто бывало. Это стало обычным делом в моей семье.
— Хочешь воспитать мою дочь в ненависти к моим родителям? — спросила я мужа, когда мы остались одни.
Я еле сдерживалась, чтобы не заорать, что он воспитывает мою дочь в ненависти ко мне.
— Хочешь, чтобы мою дочь били? — переспросил он.
Я вгляделась в его глаза. Они были заштрихованы клеточкой скрещенных ресниц. Шлюз опущен, пароля не было. Я махнула рукой.
Моя дочь перестала навещать бабушку и дедушку, хотя в ее возрасте внуки и бабушки самое естественное сочетание. Она осталась без дедушки с бабушкой, а с другой стороны родственников у нее не было.
Мой муж воспитывал дочь не только в ненависти к моим родителям, но и ко мне. Может быть, ненамеренно. Так получалось само собой. Как у меня. Только ему удавалось лучше.
Наверное, я сама превратила свою жизнь в корриду, выдумав обязательные фигуры, и втянула в нее мужа. Мы подбривали друг другу рога нашей дочерью. Это был запрещенный прием.
