* * *
Меня приняли на работу. Я неделю трудилась в отдельном маленьком кабинетике. Без никого. В вакууме из чужих людей, включая пропавшую без вести Мокрицкую.
Я три часа ждала в приемной, чтобы попасть к старому пню по фамилии Сидихин. Он просмотрел мои пространные выкладки. Нелепую нумерологическую чушь, в которую не верила я сама.
— Видел. Слышал. Читал. Знаю, — телеграфно прокомментировал он. — Не удивила.
— Здесь что-нибудь не так? — вежливо спросила я. — Не соответствует действительности?
— Это соответствует тому, что я знаю. Америку не открыла.
— Открыла, — не согласилась я и замолчала.
Старый пень снова попался на крючок.
— Да? — насмешливо протянул он. — И в чем открытие?
— Ни в чем особенном. Без чьей-либо помощи я написала то, что вы знаете. Не пользуясь никакими источниками информации, кроме личных учетных листков. И это совпало с тем, что вы имеете.
— Это многие могут, — рассмеялся он.
— Без опыта работы?
Сидихин взял меня на работу.
— Есть то, что мне подходит, — сказал он. — Майского давно пора отправить на заслуженный отдых. Трепач и бездельник. А из твоей писанины выходит, что он ритор. Вот и пусть ищет работу по призванию. Трепаться и маяться бездельем.
Меня приняли не из-за нумерологической ахинеи. Я просто сумела понравиться. Так чаще всего бывает при устройстве на работу. Тридцатилетнего Майского отправили на заслуженный отдых, а я приступила к работе в конторе. Из ниоткуда тут же вынырнуло лицо Мокрицкой.
Не прошло и месяца, как мое начальство отбыло в отпуск, я взяла завизированный Сидихиным приказ и пошла к Челищеву, нашему генеральному богу. Тому самому, у которого во рту теперь жила мезозойская эра. После повышения по службе. Точнее, после прыжка из палеозоя в мезозой.
— Я тебя помню, — сказал он мне. — Мы тогда не закончили.
— Я абсолютно ничего не помню, — ответила я, честно глядя ему в глаза. И меня тут же затошнило.
Толстый, рыхлый, ноздреватый мужик сорока пяти лет вытащил обложенный желтым налетом язык и облизал губы. Смачно. Меня снова затошнило. До дурноты. Я даже вспотела.
— Вспомнила? — спросил он. Без улыбки. Со сдержанной, высокомерной злобой.
Я не хотела терять работу, потому решила отшутиться. Как всегда в своем стиле. Меня все время тянуло за язык. Нет-нет, да стебануться.
— Право первой брачной ночи?
— Что?! — расхохотался он. — Я женат.
Тупица! Мало того, что он выложил никчемные сведения о семейном статусе, будто я его домогаюсь, он еще не имел никакого представления о сеньориальном праве, но вовсю им пользовался! Так вот! Незнание законов не освобождает от ответственности. На каждого Альмавиву найдется своя Розина.
— Бога ради, извините, Василий Алексеевич! — воскликнула я. — Я неправильно вас поняла. Не успела войти в курс дела. Рада знать, что в вашей компании это не принято.
— Принято, — сухо ответил он.
— На основе добровольного, информированного согласия? Под расписку? — Я решила терять работу. Мне не хотелось мезозойской эры. Ни в каком виде.
Он перестал владеть собой, и на его лице отобразились все чувства. Он окончательно уяснил: я над ним издеваюсь. В неизощренной форме. Над крупными руководителями не издеваются. Их боятся в глаза, ненавидят за глаза и не забывают облизать пятки до блеска.
— Вон! — тихо сказал он.
Я пошла паковать вещи. Через полчаса меня вызвал Сидихин. Я явилась к нему с пакетом своих вещей и заявлением об уходе.
— Тебя взяли под мою рекомендацию, — еле сдерживая себя, сказал он. — Кому ты нужна? Свиристелка!
— Ваши рекомендации невнимательно читают! — еле сдерживая себя, сказала я. — «Никому не нужна» надо писать плакатными буквами!
Сидихин оглядел меня с головы до ног и захохотал.
— Так ты у нас детерминатор!
Он просто руки потирал от удовольствия. Сидихин спланировал к нам с хорошей должности из хэда, головного офиса холдинга. С понижением. Доживать до старости в чине первого вице. Но Челищев считал его пятой колонной. У Сидихина сохранились неплохие связи в хэде. По старой памяти. Челищев и Сидихин не переносили друг друга, как хорошие игроки в покер. С виду тишь и гладь, только где же благодать? У Сидихина был мозг и возраст за семьдесят, что означало «все поздно». У Челищева — все наоборот, и Челищев хотел повышения. Это знали все.
