— Отвали! — Голодкин отодвинул Аркадия локтем, но тот вывернул ему руку так, что из конверта вывалились три пластинки: "Кисс", "Роллинг стоунз", "Сестры Пойнтер".
— Веселенький был съезд, — сказал Аркадий.
Он отвез Голодкина в свой кабинет на Новокузнецкой. Расчет был прост: Чучин-то рядом, так, значит, он на своем ценном осведомителе поставил крест, а может, и сам загремел. Голодкин обязательно должен был прийти к такому выводу.
— Я не меньше вашего удивился, когда увидел эти пластинки, — с места в карьер заявил Голодкин. — Вышла какая-то ошибка. Вам самому смешно станет.
В кабинет вошел Паша с папкой.
— Мое дело? — осведомился Голодкин. — Ну да. Я уже давно с вами сотрудничаю.
— А пластинки? — напомнил Аркадий.
— Ну что пластинки! Способ внедрения в круги золотой молодежи. И вообще, что бы вы мне ни паяли, я все делал исключительно в интересах следственного отдела прокуратуры.
— Врешь! — вскипел Паша. — Эх, врезать бы тебе, чтобы не завирался!
— Только с целью войти в доверие к настоящим спекулянтам и антисоветским элементам, — стоял на своем Голодкин.
— С помощью убийства? — Паша стукнул кулаком по столу.
— Убийства? — Глаза Голодкина округлились. — Ни про какое убийство я ничего не знаю!
— Мы же только время с ним теряем, — сказал Паша, оборачиваясь к Аркадию. — Он все врет.
— Ничего. Для начала гражданин Голодкин расскажет тебе о женщинах, услуги которых любезно предоставлял желающим, — ответил Аркадий и открыл папку, в которой лежали материалы, полученные из Усть-Кута. Почти не слушая Пашу с Голодкиным, он начал их перечитывать.
Константин Бородкин, по прозвищу Костя-Головорез, рос в Иркутске сиротой и был учеником плотника, работавшего в реставрируемом Знаменском монастыре. Вскоре он сбежал из ПТУ и с якутскими кочевниками ходил за Полярный круг охотиться на песцов. Впервые милиция обратила на Костю внимание, когда он с дружками проник в запретную зону золотых приисков в бассейне Лены. Ему еще не было двадцати, а он уже разыскивался за кражу билетов Аэрофлота, хулиганство, спекуляцию радиодеталями для сборки собственных радиопередатчиков, которые создавали неразбериху в эфире, и за добрый старый грабеж на большой дороге. Он укрывался в глухой тайге, где его невозможно было выследить даже с вертолета. Фотографий его в делах последних лет не имелось, если не считать газетного снимка, на котором он был запечатлен совершенно случайно. Выходящая из какого-то подъезда толпа человек в тридцать, и на заднем плане обведено кружком нагло-красивое лицо с широкими скулами.
— … Так им же самим нравится барахтаться с иностранцами, — говорил Голодкин Паше. — Интуристовские гостиницы, дорогой ужин, накрахмаленные простыни это же почти словно она сама путешествует…
— А вы не слышали, — перебил его Аркадий, никто в городе золото не предлагал? Например, сибирское?
— Золотом не занимаюсь, слишком опасно. Мы же с вами знаем: два процента от суммы, в которую оценивают золотишко, найденное у спекулянта, идет в премию вашим ребятам. Нет, спасибо, я еще не чокнулся. А вообще-то золото не из Сибири идет. Морячки привозят, кто из Индии, кто из Гонконга. Но я, собственно, только пользу людям приношу. В иконах разбираюсь, ну и в какой-нибудь глухомани отыщется у старичка-пенсионера что-нибудь стоящее, так для него двадцать пять рэ — золотой дождь. Старушки, те скорее удавятся, чем икону продадут, а старики посговорчивей будут.
— А сбываете как?
— Таксисты, гиды дают наводку. А можно и прямо на улице — настоящего покупателя за версту видно. Шведы там или калифорнийцы. Я по-английски вполне. Американцы не торгуются. Полтинник за самую паршивую досточку, где и не видно-то ничего. А за настоящую вещь и тысчонку отвалят. Причем в гринах, или сертификатах бесполосных. Вот вы сколько за бутылку платите? Тринадцать? А я ее сертификатами за трешку. А уж с водкой никакие деньги не нужны, что машину починить, что телевизор наладить…
— Ты что, купить нас думаешь? — осведомился Паша.
— Да что вы! Я же просто объясняю, что иностранцы, которым я доски толкаю, сплошь контрабандисты, и, значит, я помогаю следственным органам.
