– Вы, может быть, думаете, что я… Я вовсе не за этим пришел сюда!
– Еще бы, – передразнила я его. – Еще бы не за этим! Мне стало ясно, что время шуток и легкого флирта прошло.
То, что случилось, – это уже серьезно, и я не хочу, чтобы Гийом привязался ко мне сильнее да еще вообразил невесть что. Кто знает, может, он станет хвастаться перед друзьями-офицерами – они ведь только об этом и говорят, а Гийом к тому же получил солидный повод для хвастовства: переспал с принцессой де ла Тремуйль. Нет, мне это совсем не нужно. Нашу связь пора заканчивать, и если он не захочет уйти, то уйду я. Да и кто для меня Гийом? В моей жизни он будет лишь случайным эпизодом, о котором надо забыть побыстрее.
Да. Забыть. Происшедшее ничуть меня не украшает. Конечно, это была разрядка после долгих месяцев напряжения. Но признаться в этом я могу только себе.
Бой часов привел меня в чувство. Я взглянула на циферблат: стрелки уже продвинулись к полудню.
– Боже мой! – воскликнула я, вскакивая. – Я чуть не прозевала!
Я торопливо завязывала подвязки, застегивала пуговицы лифа. Гийом растерянно помогал мне, ничего не понимая.
– Куда же вы идете? Я могу пойти с вами?
– А вы свободны?
– Я бы провел с вами целый день, мадам.
Я стояла перед маленьким зеркальцем, причесывая гребнем густые золотистые волосы. Брюн следил за мной как зачарованный. Его рука нежно погладила мою спину.
Я обернулась.
– Гийом, – сказала я строго, – сейчас мне надо спешить. И вы должны иметь в виду, что я больше совершенно не желаю ничего подобного.
– Чего? – спросил он с хмурым видом, отдергивая руку.
– Той глупости, которая только что произошла.
2
«Марсельеза» гремела повсюду. Батальоны вооруженных федератов, прибывших из южных провинций, наводнили город. Весь Париж трясло, как в лихорадке. Третье сословие, по обыкновению, собиралось в толпы и бранило «толстую свинью» – Людовика XVI. Это он довел страну до развала. Ему слишком много прощали. А он плевал на народ и слушался только своей фурии – Марии Антуанетты. Из-за этой подлой Австриячки Франция терпит на фронте поражение за поражением – она ведь выдала неприятелям все военные планы. Из-за нее войска коалиции подступили к самым границам и грозятся вторгнуться в страну. Из-за нее, в ее пользу нахальный и негодный пруссак герцог Брауншвейгский, главнокомандующий вражескими войсками, издал манифест, в котором угрожает стереть Париж с лица земли, если на короля Франции поднимется хоть чья-то рука. Из-за нее мерзавец герцог Йоркский видит себя на троне Франции. Она околдовала даже Лафайета, превратила его в изменника и довела до такого состояния, что он, ранее преданный патриот, теперь готов повернуть свою армию против Парижа, чтобы спасти монархию, и называет положение, в котором находится король, возмутительным и нестерпимым для всякого порядочного человека.
Но враги свободы еще не знают, с кем имеют дело. Народ всесилен. Он соберется снова, как собирался в июле и октябре 1789 года, и покажет, кто истинный хозяин во Франции. Он исполнит давно задуманное и сотрет в порошок монархию, установит республику, как советовал великий Руссо, а всех аристократов уничтожит. И все происки врагов будут бессильны. Во Франции восторжествуют свобода, равенство и братство. В противном случае Франция погибнет.
Только среди нынешних революционеров уже не было крупных буржуа, промышленников, банкиров и судостроителей, как три года назад. Все эти люди сидели дома и из окон с беспокойством созерцали все это брожение. Им всего было достаточно и так: новый порядок утверждался полным ходом, карманы наполнялись золотом, враги аристократы были разгромлены, а король как пешка сидел на троне – милый символ старой доброй Франции. Новые люди смутно предвидели, что нищая, своевольная, голодная и грубая толпа санкюлотов, покончив с аристократами, вполне может обратить свой гнев и против новых хозяев жизни.
К власти рвалась толпа. Франция скатывалась к охлократии. Государство, ослабленное и разоренное, как прогнивший плод, вот-вот должно было упасть в жадно расставленные руки сброда – тупого и безжалостного.
