После порки Яшка не грубил ни Ваське, ни дяденьке, ни Кольке, а сам обдумывал, как ему заполучить птичку в свои руки, чтобы работать на себя. Уходить на помойку не хотелось; работать на дяденьку — кровь кипела, вспыхивала злоба и за себя и за других ребят.
На другой день Яшка дошел до Проломной, но ни разу не крикнул: «Счастье, счастье!», а свернул прямо к мамкиному подвалу. Подвал стоял раскрытый и пустой.
— Куда мамка с Ганькой делись? — спросил Яшка у дворника.
— Ганьку взяли в приют, с ним вместе ушла и мамка.
В подвале стояла пустая кровать, и от нее к потолку паук протянул серую паутину, на полу лежала куча мусора. Черныш перерыл мусор и ничего не нашел.
Яшка оставил попугая у дворника, а сам с Чернышом побежал в Совет, к той женщине, которая дала ему кусок хлеба, — он хотел спросить у нее про Ганьку.
В знакомом доме стоял красноармейский отряд, а у крыльца часовой.
— Где Совет депутатов? — спросил Яшка. — Там была добрая тетенька, она на глазах очки носила.
— Совет депутатов выехал.
— У меня братишку Ганьку забрали неизвестно куда.
— Этого я не знаю, — ответил красноармеец.
— В Совете знают.
— Совет выехал, и в городе его нету. Теперь, пожалуй, ты не узнаешь про Ганьку; войной все заняты, война начинается.
Яшка пошел бродить по улицам. Было видно сразу, что близка война, по улицам там и тут встречались красноармейские отряды, скакали конники, на домах висели красные флаги.
Яшка забежал на митинг на площади против театра и там узнал, что белые идут на Казань, верно, скоро заберут ее. Рабочие с заводов и Красная Армия готовятся к войне, а на рынке радуются, ждут белых.
В конце дня Яшка взял птичку и побежал с нею по улицам около своего подвала. Он не кричал, а подходил к прохожим и говорил:
— Купи билетик, — и постоянно озирался, нет ли где Васьки, не следит ли тот за ним.
Вечером Яшка не вернулся к дяденьке, а ушел в Плетени[4]за Кабан, подальше от Суконной. Он долго бродил по Набережной улице, дышал прохладным ночным воздухом, потом спустился к самому озеру, где была лодочная пристань.
На весь дневной заработок он купил белого хлеба и теперь, спрятавшись в лодку, ел сам и угощал своих друзей — Черныша и попугая. Наелись все досыта, Черныш и попугай даже отвернулись от хлеба, и Яшка оставил его на завтрак.
В тумане за озером, там, где артиллерийские казармы, бухали пушечные выстрелы. Бухнет один, и целый час тихо после него, потом бухнет другой. Яшка не понимал, для чего стреляют, и решил, что не дают спать красноармейцам и рабочим. «Не то заснут, а белые и нагрянут, сонных-то перехватают — раз-раз».
На Рыбной иногда шумели трамваи, и с проволоки прыгали вверх синие огни.
Черныш спал у Яшкиных ног, от выстрелов он просыпался, вскакивал и начинал выть в пустоту и сумрак озера. Яшка успокаивал Черныша пинками и окриками. Птичка сидела у Яшки за пазухой, и была от нее хорошая, приятная теплота.
Под утро подул холодный ветерок, пала сильная роса, и Яшка начал дрогнуть. Он разбудил Черныша и ушел в подвал, где лег на пол, одной рукой обняв свою птичку, а другой — собаку.
Месяц заглянул в окно, светлой полосой упал на троих друзей, постоял немного и ушел дальше.
В ранний час, когда улицы города пусты, мостовые подметены, воздух прохладен, и вообще весь город звонок и свеж, как молодой лес, вышел Махамаджан со своей песней хлеба.
Яшка проснулся от знакомых выкриков, схватил птичку и выбежал на улицу. Ему было легко и весело от солнечного утра, и от выкриков Махамаджана, и оттого, что с ним птичка-счастье. Он совершенно забыл, что его ищут и могут найти.
Яшка в тон Махамаджану затянул песню своей радости. Шли они один за другим, и каждый пел о своем.
Махамаджан понял, что Яшка идет за ним, подпевает ему, и остановился. Потом он поманил Яшку, протянул пятак и сказал:
— Дай Махамаджану счастье, которое ему написал аллах!
Птичка подала синенький билетик. Махамаджан положил его в карман, чтобы дать прочесть знакомому торговцу, который знает русскую грамоту.
— Ты какой малайка будешь? — спросил Махамаджан.
— Яшка из подвала.
— Ой-вай! Молодец, малайка, достал хорошую птицу. Сыт будешь, как Махамаджан, и петь будешь.
