Парад планет - страница 22

В зале раздается гул. Постучав со строгим видом карандашом по столу, судья уже поворачивается ко мне, смотрит выжидательно.

— Слово для защитительной речи предоставляется адвокату Межниковой, — говорит он.

Я поднимаюсь.

— Товарищи судьи! Только что мы с вами выслушали убедительную речь прокурора. Убедительную, повторяю я, потому что преступление, какими бы мотивами оно ни объяснялось, остается преступлением. И оно безнравственно. И оно безобразно. И оно должно быть наказано.

Так я начинаю свою речь. Мне внимает, именно внимает, напряженный, притихший зал. Трудно, трудно говорить в такой тишине, когда к тебе как бы возвращается каждое твое слово.

— Однако мой профессиональный долг и право, предоставленное мне законом, обязывает меня помочь суду разобраться не только в последствиях, но прежде всего в мотивах противоправных действий моей подзащитной, найти в этих действиях то, что может смягчить ее вину, и здесь, при всем моем уважении к позиции прокурора, я неизбежно должна буду вступить с ним в полемику…

Я откладываю листки в сторону, мельком смотрю на Костину, сейчас она сидит, опустив голову…

— Давайте же проследим все с самого начала. Итак, Костина подходит к театральному входу. Билета у нее нет. Она не позаботилась о билете загодя. Можно считать поистине великим везением тот факт, что к Савушкину в тот вечер не пришла на свидание девушка… Да, только по счастливой, а вернее, несчастливой случайности оказывается подсудимая в театре…

Значит, пока одна случайность.

Дальше, как вы уже знаете, происходит встреча в буфете. Уже зная личность Костиной, представляя себе всю меру ее любви и доверия к Федяеву, можно представить себе то потрясение, именно потрясение, которое испытала моя подзащитная, когда этот человек попытался пройти мимо, «не узнав», «не увидев» ее. Невозмутимо пройдя мимо женщины, с которой жил пять лет, он в долю секунды перечеркнул все, что их связывает. Он попросту отказался от своей прошлой жизни, в которой остались и обжигающее, требующее взаимности чувство Костиной и его собственное сознание, что он всем без исключения обязан своей подруге… Но это еще не все…

Федяев приходит домой к Костиной. Приходит — зачем? Извиниться? Объяснить в очередной раз свое поведение? Казалось бы, так. И сама Костина — в очередной раз, заметьте, — готова простить или по крайней мере понять его. Но тут выясняется самое страшное. Не прощение нужно Федяеву. Не просто мир, который он хочет обрести, так сказать, в своей душе. Какая там душа! Ему нужно нечто более практическое. Он собрался по-новому строить свою жизнь, и тут-то обиды Костиной могут стать ему помехой, запачкать его чистую характеристику, вот о чем он сейчас печется и вот о чем без всякого стеснения, прямо так, открытым текстом, говорит Костиной. И это второе за тот же вечер потрясение, испытанное моей подзащитной, окончательно туманит ей голову, толкает на шаг, который в другом случае, что бы она там ни говорила, она никогда не осмелилась бы совершить. План? Расчет? Логика? Нет, товарищи судьи, страшный, да, страшный поступок, совершенный человеком, обезумевшим от обиды и горя!..

Я вижу, как Раечка-секретарь ставит на мой столик стакан воды.

— Любой противоправный поступок, товарищи судьи, вызывает осуждение, негодование, мы уже об этом говорили, это верно. Но в данном случае, осуждая поступок Костиной, нельзя не восхититься, — я говорю это и чувствую — не вижу, не слышу, а чувствую кожей, как изумленно замирает зал, — нельзя не восхититься, — повторяю я чуть менее уверенно, но все же повторяю, — силой любви, огромностью чувства, которое может толкнуть на такой безумный шаг. Я это сейчас говорю, не смущаясь тем, что в зале сидит молодежь, и адресуясь именно к ней, к молодежи: ведь все-таки так любить… до крайности… это, согласитесь, дано не каждому!..

Кто-то рядом хмыкнул, это был, кажется, один из заседателей, я бегло смотрю в его сторону и продолжаю:

— Итак, товарищи судьи, речь идет о вашей оценке не только того, что уголовно наказуемо или не наказуемо, противоправно или находится в рамках закона, речь идет о том, что морально и антиморально, красиво и некрасиво. Я прошу вас, вынося приговор, подумать, что мы наказываем и что амнистируем, что осуждаем и что оправдываем!..