Юнкерглунд схватил Трамплинга за плечо, а тот обратил взор на восток и закричал, широко разевая рот, прямо в увешанный веревками потолок: «О ты, смертный, ткущий великие желания, знай же: не всегда ты сам на их высоте!»
(Движение в зале. Главный инспектор, доктор Гунар склонил голову: как большой знаток искусства, он понял, что в этой глубокомысленной фразе заключается кульминация всей драмы.)
Подручные палача уже тащили Трамплинга со сцены, оркестр подражал ревущим голосам, а Юнкерглунд, прищелкивая языком, обратился к королю:
— Положись на меня, король! Я всегда был тебе верным слугою. Мой меч разит без промаху!
И король ему в ответ:
— О Юнкерглунд, я знаю, как велика честь быть главным палачом среди всех этих палачей!
На сцене остались лишь Смокгунд с Нарлиндой. Она упала к ногам короля-отца и надрывающим душу голосом молила:
— Помилуй его, о мой добрый отец! Велико преступление того, кто родился не среди нас! Но что я могу поделать, если мне нужна только его кудрявая голова и горячие губы?
Но король был тверд и сформулировал свою непреклонность в следующих стихах:
Любой из чужаков черноволосых,
Коль в нашу затесался он среду
И о твоих мечтает светлых косах,
Всенепременно попадет в беду!
Мой меч разит нещадно! Вот он! Вот он!
Не умоляй меня, Нарлинда-дочь!
В меня уверенность вселяет Вотан:
Герой нарлундов гонит жалость прочь!
Через некоторое время послышались за сценой крики Трамплинга, и я представил себе, как раскаленное железо выжигает грустные глаза пастушка. Хор славил нарлундскую расу, балерины качались, подобно лилиям, движимым легким ветерком, а Трамплинг ревел, как все те, кто на собственной шкуре испытывает практическое применение плохой теории.
Во мне все кипело, кипело страстно и неудержимо. Чем громче становились вопли за сценой, тем сильнее клокотала во мне ярость. Я прижал ноги к деревянным ножкам кресла и скалил зубы, как сторожевой пес, чующий врага. Моя детская душа была до самых краев полна гневом, который все возрастал и заливал меня, подобно наводнению.
Знаете ли вы, что такое детская ярость? Она подобна чувствительному, таинственно вибрирующему взрывчатому веществу. При бережном обращении можно хранить ее много лет, но, если на нее попадает искра, как теперь взволновавшие мою душу вопли несчастного Трамплинга, она взрывается и все вокруг обвиняет, проклинает и крушит. Эта детская ярость и есть самый древний зародыш мятежа. Быть может, лишь тот является настоящим бунтарем, кто смог и в зрелом возрасте сохранить в себе самые человечные ростки бытия: детскую необузданную ярость, рождающуюся где-то в бездонной глубине и вырывающуюся на поверхность, подобно лаве. Меня больше не волновало происходившее на сцене; было безразлично, получит ли где-то в конце третьего действия злосчастный Трамплинг свою Нарлинду: я слышал только ужасный смех короля Смокгунда, спесивое гиканье семиглавого дракона и все заглушающие и всюду проникающие ужасные вопли за сценой. В этом отчаянном, душераздирающем вое я узнавал голоса скулящих собак, рыдающей прислуги и избиваемых розгами детей. Я вскочил с кресла, и в этом порыве я был не одинок: множество мальчишек последовало моему примеру. Сотни детских сердец бились в унисон. Ангелы-хранители бедного Трамплинга еще сдерживали дыхание, но уже были готовы к бою.
Итак, когда крики за сценой достигли апогея, мятежно сокрушая монотонный шум оркестра, я спрыгнул со своего места, вырвался из рук испуганной Кэт и неистово заорал:
— Не бейте его! Не бейте! Не бе-ей-те-е!
Мой отец вскочил тоже, хотел схватить меня, но я выскользнул у него из рук и вскарабкался на мостик, на котором столпились ошеломленные балерины.
В этот момент встрепенулся весь зрительный зал: мальчики в матросках и девочки в цветных платьицах. Вопли и крики взбудоражили сонные или совсем уже уснувшие души, и огромная армия красных от возбуждения ребят бросилась в победоносный бой. На мостике нас уже было человек тридцать, мы прямо-таки смели ошарашенных балерин и устремились на сцену. Король Смокгунд ожидал нас, скрестив на груди руки, но и он в смертельном страхе закрыл лицо руками, когда пустая коробка из-под конфет, пущенная ловкой рукой из ложи городского головы, попала ему прямо в макушку. Вслед за тремя рыжими мальчиками в эту адскую потасовку включились и бойцы из других лож. На сцену посыпались шляпы, перчатки, конфеты, цветы и проклятия. Король Смокгунд топтался, как танцующий медведь, пока дети всерьез не набросились на него. Они сорвали с него корону, тут же яростно растоптав ее, не пощадили и королевской мантии, которая шурша упала на пол, и старый артист остался в одном белье, рискуя получить насморк. Все больше и больше детей устремлялось на сцену, мальчики грозили своими пухлыми молочно-белыми кулачками, девочки испуганно прыгали, как цыплята, и еще больше увеличивали сумятицу.
