– Но то, что произошло со мной, – такой странный случай… Даже лечение было экспериментом. Мои собственные врачи не знали, что у них получится, пока все не закончилось.
– Наверное, было нелегко заполучить ваш дубликат. Тем не менее его заполучили. Может… индивидуум, которого мы видели, являет собой последнюю из таких попыток.
– А как они поступали с неудачными? – в ужасе воскликнул Майлз. Перед его мысленным взором предстала шеренга клонов, похожих на иллюстрацию эволюционного процесса, только в обратном порядке: прямоходящий Айвеноподобный кроманьонец, регрессирующий через потерянные звенья до обезьяноподобного Майлза.
– Полагаю, их устранили.
Голос Галени был мягким и высоким: он не столько отрицал, сколько бросал вызов ужасу.
Майлза затошнило.
– Какая жестокость!
– О да, – все так же мягко согласился Галени.
Но Майлз пытался рассуждать, несмотря ни на что.
– Значит, он… клон… – «мой брат-близнец». Майлз заставил себя додумать эту мысль до конца. – Но тогда он должен быть много моложе меня.
– На несколько лет, – согласился Галени. – По моим подсчетам, на шесть.
– Почему на шесть?
– Арифметика. Вам было около шести, когда закончилось комаррское восстание. Примерно тогда эта группа должна была переключить свое внимание на какой-то другой, менее вызывающий план мести Барраяру. Раньше эта идея не могла интересовать их. А если бы они занялись ею позже, клон был бы сейчас слишком молод, чтобы заменить вас. Слишком молод, чтобы успешно сыграть свою роль. Сдается мне, он должен не только выглядеть, но и действовать, как вы.
– Но зачем вообще нужен клон? И почему именно мой?
– Полагаю, он должен стать детонатором крупной провокации, которая совпадет с восстанием на Комарре.
– Барраяр никогда не отдаст Комарры. Никогда. Вы – наша дверь в мир.
– Я знаю, – устало сказал Галени. – Но кое-кто готов скорее утопить наши города в крови, чем учиться у истории. Или вообще чему-то учиться. – И Галени невольно поднял глаза на осветительную панель.
Майлз сглотнул, собрал остатки воли и проговорил в пустоту:
– Когда вы узнали, что ваш отец не подорвался на той мине?
Взгляд Галени метнулся к нему, тело окаменело, но тут же обмякло. И он сказал:
– Пять дней назад. – Спустя некоторое время добавил: – А как узнали вы?
– Мы вскрыли ваше личное дело. Он ваш единственный близкий родственник, чья смерть не подтверждена документально.
– Мы считали, что он погиб. – Голос Галени звучал безжизненно и ровно, глаза были неживыми. – Мой брат определенно погиб. Барраярская служба безопасности явилась и заставила мать и меня опознать то, что осталось. А осталось немного. Было так легко поверить, что от отца не осталось и такой малости: по сообщениям, он находился гораздо ближе к эпицентру взрыва.
Галени превращался в мертвеца прямо на глазах. И Майлз понял, что должен предотвратить эту смерть. Бессмысленнейшая с точки зрения империи гибель офицера. Вроде убийства. Или аборта.
– Мой отец все твердил о свободе Комарры… – тихо продолжал Галени. Кому он это рассказывал: Майлзу, осветительной панели или себе самому? – …и жертвах, на которые все мы должны идти ради свободы. Особенно о жертвах: либо жертвовать жизнью, либо все бесполезно. Но отца нисколько не волновала свобода тех, кто жил на Комарре. Я стал свободен только в тот день, когда восстание на Комарре угасло. В тот день, когда не стало отца. Я стал волен смотреть на вещи по-своему, делать собственные выводы, выбирать свою жизнь… Или так я думал. Жизнь, – интонации Галени были до жути саркастическими, – полна сюрпризов. – И он одарил осветительную панель мертвой улыбкой.
Майлз зажмурил глаза, стараясь мыслить связно, что было нелегко: Галени сидел в двух метрах от него, излучая убийственное напряжение докрасна раскаленной спирали. У Майлза возникло неприятное ощущение, что его формальный начальник махнул рукой на все, кроме собственной схватки с призраками прошлого. Или не призраками. Так что действовать придется самому.
Действовать – но как? Майлз встал и начал, пошатываясь, расхаживать по камере. Галени молча наблюдал за ним. Выход только один. Майлз поскреб стены ногтями. Никакого результата. Швы у пола и потолка (несмотря на страшное головокружение, он забрался на скамейку и протянул руку вверх) были крепкими. Майлз прошел в санузел, облегчился, вымыл руки и лицо, прополоскал рот, чтобы избавиться от неприятного вкуса (в умывальнике оказалась только холодная вода), попил из ладоней. Стакана нет, нет даже пластмассовой кружки. Вода тошнотворно заплескалась в желудке, руки задергались: последствия парализации. А что, если заткнуть слив рубашкой и пустить воду? Похоже, это единственная акция протеста, которая тут возможна. Майлз вернулся к своей скамье, вытирая руки о брючины, и поскорее плюхнулся на нее, чтобы не рухнуть на пол.
