Теперь он был свободен и мог распорядиться этим утром по своему усмотрению. Но прежде нужно было покинуть город, ибо за нанятого палача была внесена страховая оплата и местные власти несли ответственность за то, чтобы с ним ничего не случилось в пределах крепостных стен.
Да и сам Гудо всей душой стремился уйти из города, в котором он только что лишил жизни человека. Хотя многие богословы и законники не причисляют преступников и закоренелых грешников к роду человеческому.
Палач встал и, не оглядываясь на место казни, не спеша направился к заезжему дому, где он оставил еще совсем молодого коня, выданного ему городом Витинбургом.
Он шел по узким улочкам, не поднимая головы, которая и так была надежно упрятана под широким капюшоном. Но, тем не менее, его огромное тело и синие одежды были легко узнаваемы, так как почти все жители этого города присутствовали на казни. Шедшие за палачом люди не спешили его обогнать, а идущие навстречу останавливались и жались к стенам домов и заборам.
Гудо нигде не останавливался, ибо ничего не интересовало его в этом городе, и вскоре оказался в конюшне заезжего дома.
Не удивившись тому, что никто не бросил его коню даже пучка соломы, палач развязал свой полотняный мешок и, вытащив из него свою старую одежду, все так же не спеша переоделся.
Теперь можно было отправляться в путь.
Гудо легко вскочил в седло и тронул коня. Застоявшееся животное сразу же пустилось вскачь, заставив всадника прильнуть к гриве, чтобы не расшибить лоб о низкую балку ворот конюшни. Краем глаза палач заметил высунувшегося из дверей заезжего дома старика хозяина, но и не подумал остановиться.
Благодарить было не за что, а все расходы по пребыванию приглашенного палача должен оплатить городской совет Дортмунда.
Молодой конь быстро вынес всадника за городские ворота и сбросил скорость, едва его копыта попали на ухабистую дорогу. Точнее, в месиво из грязи и снега. И так как хозяин не подавал никаких команд, конь вскоре перешел на шаг, время от времени косясь на правую коленку всадника.
Гудо не торопил коня, хотя понимал, что уже через несколько часов начнет смеркаться, а затем на темные леса упадет непроглядная зимняя ночь.
Нет, его не мучили угрызения совести, как это наверняка было бы со всяким добрым христианином, только что отобравшим жизнь у совсем незнакомого ему человека. Он уже выбросил из головы то, что бюргеры этого городка за кружкой пива будут обсуждать до первых весенних дней. Более того, в его большой голове не было ни мыслей, ни воспоминаний, ни желаний.
А все потому, что в душе Гудо образовалась пустота – неизбывная и холодная.
Такое уже бывало с ним. Причем бывало не раз. Началось с того дня, когда он едва не был убит отцом. Потом это повторялось, особенно в первые годы пребывания в подземелье Правды, когда душе было страшно, а телу невыносимо. Мэтр Гальчини, видевший своего уродливого ученика насквозь, давал такому состоянию латинское определение. Но только мудрая латынь была тогда для Гудо тем же самым, что и язык птиц, зверей или мавров. А жестокосердному учителю было интересно наблюдать, как пустые, безразличные ко всему глаза этого сильного мужчины наливаются злостью и ею же наполняется его душа.
Мудрый Гальчини знал, как выплеснуть накопившуюся в душе ученика злость и куда ее направить. Вскоре в подземелье спускался епископ, и начиналось то, о чем Гудо не расскажет даже в день Божьего суда.
Конь уже долгое время нес безучастного седока по извилистой дороге, не решаясь свернуть с нее в глубокий и рыхлый снег. На развилках дорог он выбирал ту, которая была лучше утоптана. По ней было легче идти. Хотя под тяжелым всадником идти не хотелось. Он и совсем остановился бы. Но небо уже стало сереть, а в оставшихся за спиной лесных зарослях протяжно завыл голодный волк.
Это завывание извечного врага заставило коня ускорить шаг и не сбрасывать его даже тогда, когда пришлось по брюхо в снегу обойти повозку, крытую старым войлоком.
– Эй, добрый человек! Ради Христа, нашего спасителя, помоги. Эй, добрый человек!
Гудо встрепенулся и непонимающе уставился на маленького круглолицего мужчину в облезлой лисьей накидке и в таком же треухе.
