Палач снял со стены нож и принялся разрезать одежду пленника. Несколько уверенных, сильных взмахов руки – и клочья тряпок валялись на полу. На мгновение гнев снова вытеснил все остальное. Тай подождал, пока Палач окажется прямо перед ним, и плюнул ему в лицо. Палач стер плевок со щеки и медленно улыбнулся.
– Приятно познакомиться, – невозмутимо сказал он и повесил нож на место. Аккуратность Палача тоже была пугающей.
– Напрасно стараешься! Я ничего тебе не скажу! – выкрикнул Тай. Слова его прозвучали нелепо.
– А я полагаю, скажешь, – уверенно ответил Палач. – Если, конечно, я буду спрашивать.
Он взял в руку раскаленный нож и поднес его к лицу Тая. Потом провел им в воздухе – осторожно, медленно, чтоб Тай кожей ощутил исходящее от него тепло. Сначала, пока нож был далеко, нежное, ласковое. Тай невольно закрыл глаза и через мгновение ощутил запах паленого волоса. Запах его ресниц. Тай разомкнул веки, даже не заботясь, что это гневное движение может стоить ему глаз. Нож вернулся в жаровню, Палач рассеянно перебирал хлысты.
– Слушай, ты, подонок! – бешено выдохнул Тай. – Я еще вернусь. Я тебе еще кишки повыпущу и муравьев в брюхо натолкаю!
– Интересная идея, – задумчиво отозвался Палач.
Тай похолодел.
Тай по кличке Паленый лежал на потолочной балке и размышлял. Какой нелепостью, каким безумием были попытки штурмовать Мерхину! Разве можно взять ее штурмом! Пока проклятый Палач жив, и думать не стоит. Нет, здесь нужен одиночка. Такой, как Тай. Одиночка не будет убивать стражу – он просто проскользнет мимо. Он не наделает шума в лабиринте, особенно если он в нем уже побывал. Правда, Тай почти не помнил своего пребывания в лабиринте. Правду люди рассказывали: память после подвала отшибает. Только вот не всю. Как в тумане, плавают перед ним картины штурма, то чья-то рука из тумана высунется, то нога, то чей-то голос донесется: «…ляй! Стреляй, кому гово…» До штурма – вообще пустота. С двенадцати лет и до ночи штурма Мерхины – пустота. Как есть ничего. Зато сам подвал Тай помнит очень отчетливо, до последней мелочи. Каждое дыхание Палача. Каждый волосок на его руках. Каждое потрескивание горящего факела. Теперь он понимал, почему другие жертвы Палача на просьбу вспомнить и рассказать отвечали: «Не могу.» Он тоже не мог. Не мог поведать никому, даже самому себе. Невыносимая боль и невыразимый ужас. Они здесь, они всегда в нем. Но если он позволит им облечься плотью слов, они сведут его с ума. И человек, который сделал с ним это, а потом вывалил в придорожную канаву, еще жив. Тай убьет его и успокоится. Он вернулся, чтобы убить. Он будет лежать и ждать. Хитер Палач – даже по крепости один не ходит! Но Тай подкараулит его одного. Эх, не там он себе засидку выбрал! Когда все заснут, надо будет переместиться поближе к сортиру. Уж туда-то Палач наверняка ходит один. И там он поквитается с Палачом за все – и за паленые ресницы, и за годы, украденные из его памяти, и за боль, и за страх, и за промозглый осенний холод и грязь, в которую вывалили его истерзанное тело. За все.
Паленый Тай сдержал клятву, данную под пыткой. Он вернулся.
В комнату вошли двое. Что за невезенье! Палач снова не один. С ним был юноша лет девятнадцати, смуглый, гибкий, угловатый. Тай осторожно выглянул. Вот так так! Палач в дорожной одежде, с сумкой за плечами. Куда это он собрался?
– Паленый Тай, – произнес Палач.
Тай чуть не грянулся с балки.
– Хиор Бешеный. Запомнил? Рваный Кьюре, Хирти и Лучник Тойхи. Всех запомнил?
– Тай, Хиор, Кьюре, Хирти и Тойхи, – повторил юноша.
Тай вцепился в балку покрепче. Хиора и Тойхи он знал, они тоже побывали в подвале. Хирти и Рваный Кьюре не были ему знакомы, но по всей вероятности, и они были жертвами Палача. С чего бы он вдруг ударился в сентиментальные воспоминания?
– Есть еще несколько человек, но до них добираться далековато.
Палач обнажил меч.
– Кэрриш, поклянись мне на этом клинке: если со мной опять это случится, ты отдашь меня связанного по рукам и ногам любому из них.
Тай судорожно вздохнул от изумления. По счастью, стон Кэрриша заглушил его.
– Да ведь они тебя просто убьют!
