– Это понятно, – сказал Фаиз. – Но это же не Элви решает. Она очень либеральна в вопросе самостоятельного определения целей научной работы.
– Но она – почитаемая святая Святого Духа Дуарте, – заметил Ли, – вот к ней и обращаются за заступничеством.
– И просят вас попросить меня, чтобы я попросил ее, – перечислил Фаиз. – Нет, еще звено пропустил.
Чтобы она попросила его. Конкретно, Трехо.
– Да.
– При нашей организации удивляюсь, как людям еще позволяют выбирать себе ботинки. Я с ней поговорю, но вы же ее видели.
– Да. Спасибо, доктор Саркис.
– Будете и дальше меня подпаивать – рискуете вскружить мне голову, доктор Ли.
Сдержанная улыбка выразила всю доступную этому человеку симпатию. Фаизу Ли нравился.
Коридоры «Сокола» гудели и сияли. Он передвигался по ним от скобы к скобе – все синие, в цвет лаконского флага. Молодые члены команды, бывало, на манер астеров проскакивали от перекрестка до перекрестка, не коснувшись стены.
Фаиз так не делал. Его в последние десятилетия больше интересовало, как добраться до цели, не повредив сухожилий.
С компетентностью одна беда – она не переносима на другие условия. Уинстон Дуарте отточил зубы на логистике Марсианского военного флота – где, судя по всему, был непризнанным гением. Всякому видно, как его блестящий талант в этой области помог в создании передовой империи. Он пошел дальше того – ворованный образец протомолекулы и умеющие его использовать специалисты помогли укротить технику чужаков и прижать к ногтю все человечество. Во всяком случае, на время.
Но талант в одном – будь ты даже первым из миллиардов – не делает тебя талантливым во всем. Просто дает власть, при которой человек не знает ни в чем отказа. И оттого ко времени, когда Дуарте взялся лепить из себя бессмертного божественного правителя – не ради себя, а жертвуя собой, чтобы обеспечить человечеству непрерывность власти, необходимую для штурма небес и убийства Бога, – он уже уговорил себя и приближенных, будто и в самом деле так хорош, как уверяли льстецы.
И совсем немногие имели официальную информацию о том, как плохо кончился его замысел. Среди немногих была Элви. И Фаиз.
Еще из коридора, ведущего к лаборатории, он услышал голоса Элви и Кары. Элви оставила дверь открытой. Кара плавала между рабочим столом и медсканерами. Девушка – девочка? – так и светилась от волнения и бурно жестикулировала, словно то, что она пыталась объяснить, не укладывалось в слова. Элви, пристегнувшись в кресле-амортизаторе, делала заметки. Если не считать бросающегося в глаза родственного несходства, Фаизу они напомнили бабушку и внучку, вместе трудящихся над увлекательной головоломкой. Он еще не разбирал, о чем разговор, но интонации были более чем красноречивы. Тут подходило определение «восторженный энтузиазм». «Маниакальная страсть» тоже подошло бы.
– Так вот что означал… свет? – говорила Кара. – Как если бы мы, съев чьи-то глаза, становились зрячими?
– Похоже на то, – согласилась Элви.
– На что? – вмешался Фаиз. – На что похоже? Я тут услышал недавно кое-что про свет – ну очень странное.
В улыбке Элви не было ни капли раздражения, а в улыбке Кары – совсем немножко.
– Похоже, что наши моллюски достигли важной вехи, – объяснила Элви. – Они освоили метод передачи информации с материей – вроде передачи плазмид у бактерий. Если мы правильно поняли, они вступили в симбиотические отношения или научились паразитировать на мелких слизневиках, способных погружаться в вулканические источники и возвращаться живыми.
– Ух, как неприлично, – бросил Фаиз, целиком вплывая в дверь. Лаборатория была тесновата для троих, но Кара, подтянувшись к стене, освободила ему место. – А глаза тут при чем?
– Они перенимали эволюционные новшества более расторопных экосистем. То, что погружалось в источники, развило у себя рудиментарное инфракрасное зрение, полезное для ориентации. Наши медузы заполучили этот зародыш глаза, перенесли его на механизм сигнальных белков, и вот им уже не нужно перебрасываться плазмидами для передачи информации. У них есть инфракрасный семафор.
– Нет, там был свет, – поправила Кара.
