Раз он забыл отключить микрофон, и рация выплеснула бессмыслицу: «Я и забыл, до чего же не скучал по твоим коповским байкам», «Продолжай» и «…и Дуарте действует так же. Собирает то, что ему требуется, из людей как из строительных блоков».
Иногда он выглядел почти нормально. Проверял, где она и как у нее дела, как и на корабле. Объяснял Танаке, как использовать тепло для поисков дороги. В такие минуты он казался почти обычным. Самим собой. А потом они шли дальше, и он снова уплывал.
Они обнаружили проход из того же светящегося голубизной металла, из которого состояла оболочка станции, и двинулись по нему, когда Танака заговорила с ней по выделенному каналу:
– Нам с тобой надо поговорить. Капитан Холден деградирует.
– А кто нет? – возразила Тереза.
– Я не о том. Он ввел себе живой образец протомолекулы. Ученая братия как могла стабилизировала его, но, по моей оценке, он быстро выходит из строя.
Тереза, отвлекшись на гомон у себя в голове, не обращала на него внимания. А теперь обратила. Он был рядом, чуть отстал. Руки расслаблены, на губах сонливая полуулыбка. Ей вспомнилась комната отца – как она держала его за руку, пытаясь объяснить, что доктор Кортасар решил ее убить. Холден был так же далек и рассеян.
– Он в порядке, – удивляясь собственной горячности, сказала она.
– Я не спрашиваю твоего мнения, а сообщаю свое, – отрезала Танака. – В данный момент, я полагаю, Холден еще может оказаться полезным в поисках и возращении верховного консула, поэтому я терплю риск, связанный с его присутствием. Но ты должна понять, что так будет не всегда.
– Мы его не бросим.
– Когда мы обнаружим твоего отца, тебе надо будет приблизиться к нему. Ты должна убедить его прекратить то, что он проделывает с нашим сознанием. Вот чего я от тебя хочу.
– Знаю.
– Если капитан Холден и после этого продолжит распад, я считаю необходимым обезопасить тебя и твоего отца. Ты должна понять, что это может означать, потому что своим волнением можешь заразить и верховного консула.
Минуту Тереза молчала. Танака вроде бы ясно выразилась, но почему-то ее оказалось трудно понять. «Она мне не нравится, – сказал скучающий по сестре мальчик. – Притворяется спокойной, но это только притворство». Тереза тряхнула головой, но от чужого присутствия не избавилась. В мозгу засело неприятное воспоминание, в котором она была Танака: голая, под веществами, распинавшая на кровати мужчину. Она помнила, как у него хрустнули запястья. Она помнила, как приятно было причинять боль. Внушать страх.
«Тебе не понравится, какой я тогда стану».
– Вы говорите, что убьете его.
– Да, этим может кончиться. Если сочту, что он пострадал настолько, что представляет угрозу.
– Он нам не угрожает. И не будет.
– Ты должна понять, что идет боевая операция и моя задача – сохранить тебя и твоего отца. Для этого я сделаю все, что сочту необходимым. Твое дело – найти подход к отцу. Об остальном позабочусь я. Ты поняла?
– Поняла.
– Хорошо.
Джим рассеянно поднял руку, поскреб по щитку шлема. Он, похоже, не замечал, что делает. Терезу пронизала память о долгих неделях и месяцах, когда менялся отец. И ужас внезапной перемены, когда его не стало. Когда она его потеряла. «Не стану плакать в скафандр, – сказала она себе. – Хоть убей, не стану плакать в сраный скафандр».
Она подстроила маневровые так, чтобы держаться поближе к Джиму. Взяла его за руку. Он, кажется, не сразу заметил, а потом его взгляд медленно поплыл к ней. С глазами что-то случилось. Белки отливали, как никогда прежде. Этому отливу там было не место.
– Не засыпайте.
Джим начал отвечать, забыл, что хотел сказать, и начал сначала. Досадливо поморщился и вдруг откинул щиток шлема. Сделал глубокий вдох и еще один. Терезу что-то толкнуло – тут был и гнев на Танаку, и на мироздание, и необъяснимая привязанность к этому человеку, который однажды подстраивал ее смерть, а потом спас. Тереза сняла с себя шлем и подвесила его к поясу. В коридоре стоял тяжелый зной, и легкие дышали необычно.
Он заговорил – она услышала не по рации, а по этому свободному чужому воздуху: «Я никуда не денусь, обещаю». Она знала, что это неправда, пусть он и сам не знал.
