– Ты бы спросил себя, считать Дуарте преступником или первой жертвой. Знаешь ведь, как эта штука умеет подцепить тебя за дофаминовые рецепторы. Может, она прикрепила поводок к его чувствам к дочке. Те, кто выстроил эту дрянь, могут его использовать и из могилы, как использовали Джули. И есть вещи, к которым можно добраться, только проникнув в субстрат. Ты же помнишь.
– Неуютная мысль, – отозвался Джим. – Но, да, я думал в ту же сторону.
– А то как же. Я же твоим мозгом пользуюсь. Собственных нейронов в общий фонд не вкладывал.
– То есть это я сам с собой говорю? Какое разочарование.
– Нет, – возразил Миллер. – Это то, что осталось от меня, пытается дать тебе подсказку. Но дело ведешь ты, старик. Ты сам не знаешь, как много тебе известно.
В животе у Джима что-то сдвинулось. Мгновенная боль, которая тут же перешла в холодок, наводивший на мысль о повреждении нервов. Но мыслями Джим был далеко от собственного тела. Он вернулся на станцию Эрос, где впервые вырвалась на волю протомолекула. На миг увидел труп Джули Мао в комнатушке отеля: черные спирали, проросшие из ее тела и взбирающиеся по стене. Голубых светлячков в воздухе. Что-то толкалось у него в подсознании. О ней, но и не о ней. Об Эросе – и не об Эросе.
– О! – встрепенулся он. – Эй, мы там шли на тепло.
Танака не обернулась и не ответила. Он проверил, включен ли микрофон.
– Танака! На Эросе мы использовали тепло.
Танака задействовала маневровые, остановилась в воздухе и повернулась к нему. Тереза, которой до стены было ближе, зацепилась пальцами за какую-то неровность, использовала ее как упор. Миллер плавал рядом с не замечающей его Танакой, пока Джим не оглянулся назад, а тогда оказался сзади.
– Эрос, когда двигался, нагревался, – сказал Джим. – Миллер искал способ его остановить. Он искал горячие точки. Если Дуарте здесь исполняет ту же роль, что Джульетта Мао на Эросе, он задействует много энергии. И испускает много тепла. Если карта неточна, не поможет ли это?
Молчание Танаки ничего ему не говорило, но, по крайней мере, она задумалась. У Джима сильнее прежнего чесался нос, словно в правую ноздрю залезло что-то кусачее. Из одной стены вырвался рой голубых точек и скрылся в другой.
– Хорошо, – решила Танака и занялась пультом управления на запястье. Но почти сразу покачала головой. – Нет связи с «Соколом».
Джим проверил свою систему. Связь только с ближними: с Танакой и Терезой. С точки зрения его скафандра, они были одни во всей вселенной.
– Слишком далеко зашли, – сказал он. – Или эти стены и все прочее действуют как клетка Фарадея.
Танака опустила голову. При отсутствии силы тяжести это было чистое выражение эмоций. Джим впервые увидел в ней не угрозу и не врага, а человека, попавшего в ту же мясорубку. Увидел исхудавшее, перекошенное ранением лицо, стянутые губы, усталость в глазах.
– Эй, все ничего, – сказал он. – Мы справимся.
Она подняла взгляд – взгляд той женщины, которая раздробила хребет Амосу. Вся беззащитность и всякое сочувствие затерялись в стиснутых железной рукой ненависти и ярости. Джим почти не сомневался: не будь на ней шлема, она бы в него плюнула.
– За мной, – велела Танака. – Не отставать.
Он подчинился.
– Ну, ты хотя бы попытался, – сказал Миллер.
Джим отключил микрофон.
– Знаешь, мне начинает казаться, что план был не из лучших.
Миллер коротко хмыкнул, и Джим улыбнулся. Холодок в животе и онемение конечностей только напоминали, что детектив выедает его заживо. Танака добралась до новой развилки: на этот раз стены шахты как будто состояли из того же металла, что и наружная обшивка. Таких Джим внутри еще не видел. Танака замешкалась, и ему показалось, что на зыбком отражении ее внутришлемного дисплея он различает термальный профиль.
– Как это будет? – спросил он.
– Когда будет?
– Когда она тебя забирает. Протомолекула. Когда она забирает тебя целиком, что происходит?
Сыщик прищурил несуществующие глаза, и Джиму на миг примерещился в них отблеск нездешней голубизны.
– Ты хочешь знать, во что ввязался?
– Угу.
– Поздновато поворачивать назад.
– Знаю. Просто я чувствую себя не очень.
