Сиандра уже легла спать, а он все шагал взад и вперед по запертой комнате. Луна взошла поздно, цвет ее напоминал старые пожелтевшие кости, он смотрел, ощущая слабость в теле, на мощенный двор, и видел фигуру, стоящую там, белоснежную, с развевающимися алыми волосами, которые она поддерживала на затылке тонкими белыми руками, ногти на которых выросли в когти хищного зверя. Она не меняла свою одежду; ее белое платье висело, как клочья савана, ноги были покрыты шрамами. Ее запрокинутое лицо было тоскливо, в глазах, словно в воде, был только его образ. Ее любовь сохранилась и была столь же всепожирающей; она съела бы его, если бы смогла. Такова была ее любовь.
Алондор пал на колени и взмолился, но слова не шли ему на ум, женщина вытесняла все мысли. Он чувствовал, как она подходит все ближе и ближе по каменистой дороге, он чувствовал, как она просочилась сквозь ворота, подобно облачку дыма, а караульные проспали или просто не заметили ее. Он слышал ее беззвучные шаги на лестнице и тихий звук двери, открывшейся от ее прикосновения.
Сиандра проснулась и села в постели. Она смотрела на него, склонившегося в мольбе, и слышала, как его молитва становится все тише и тише.
Ее охватил ужас — Она здесь.
В этот миг он поднялся на ноги и молитва оборвалась. Неожиданно он потерял все — кроме существа, которое непрерывно притягивает его. Он повернулся, как машина, пересек комнату, и вышел за дверь, глаза его блестели, а щеки пылали. Он шел радостный, полный страсти, кровь его кипела, его переполняло вожделение, он все позабыл, пойманный чарами белой женщины, которая, тем временем, ждала внизу.
Когда он вышел на лестницу, Сиандра выскользнула из постели. Если он выглядел цветущим и полным жизни, то она была бледна, как смерть. Взяв меч, лежавший подле ложа, она крадучись, тише кошки, пошла за ним.
Она была в доме, эта женщина из высокой башни над морем. Проходя по коридору она чувствовала, что он наконец идет ей навстречу. Она застыла, сердце ее заколотилось. Она подняла руки, чтобы распустить волосы, но обнаружив, что они свободны, вновь опустила их. Ей казалось, что она слышит плеск морских волн о сланцевые отмели, но это был гул ее собственной крови, прибой ее плоти. Скрип ступеней под его ногами отзывался ей криками чаек. Повернув за угол, он предстал ее взору. Сердце в ней взмыло вверх, словно невесомое, как вспорхнувшая птица. Тепло и радость заполнили пустой сосуд ее существа, и впервые за все время, пока она была тем, чем была, ее губы разомкнулись и она улыбнулась. Она протянула руки, и он ринулся в ее объятия. Он все забыл.
Но Сиандра шла с мечом прямо за его спиной. Она тоже знала тайны самого древнего и непобедимого волшебства. Когда Алондор устремился к своей гибели, Сиандра встала между ними. Она подняла и опустила тяжелый меч легко, как соломинку. Она ничего не знала о Креннок-доле, его рыцарях, и их обычаях, не позволяющих причинить вред существам, которые имеют груди и матку и называют себя женщинами. Она ударила ради всего, что было ей дорого и необходимо, ударила эгоистично, безжалостно, страстно.
А женщина с морского берега почувствовала долгую белую боль, а затем долгую алую боль. Ее голова слетела с плеч в краткий миг, но время ничего не значило для нее. Ее агония продолжалась долгие века. И когда эти века миновали, она распалась — оглохшая, ослепшая, онемевшая — на миллион осколков. Она знала, что значит быть одновременно миллионом разрозненных частей — и в то же время единым целым.
Сиандра повернулась к Алондору, отворачиваясь от содеянного, а он, освободившись от заклятия, бросился к ней. Она в этот миг была Голбрантом, его названным братом, живым вернувшийся с морского дна, с зеленовато-золотой арфой за спиной, черный волосы запутались в золотых струнах, владеющий мощным ударом Голбрант, который тоже не смог бы ударить мечом тогда, в башне. Так Сиан в конце концов завоевала его любовь: не тем, что избавила его от прошлого, а тем, что вернула его к нему.
В то время, как они обнимались, белая женщина упала, как цветок. И на их глазах она распалась, подобно тому, как лепестки уносятся прочь с облетающих цветов. И она стала пылью, как то ей предсказала дряхлая дьяволица при свете голубой луны. Вся — стала пылью.
