Менялись времена года. Покрасневшие листья падали на ее огненные волосы и на ее израненные, измученные ноги, оставляющие невидимые следы на на кровавых полях битв, где он проходил. Снега выпадали и таяли, сменялись морозы и дожди. Вдали от земель Креннока в серых безжизненных краях, среди скрюченных деревьев и остроконечных гор он бежал, она преследовала, ведомая инстинктом и желанием, видя и слыша только его.
Среди бесплодных скал севера он, наконец, добрался до уединенной крепости. Она была темна и мрачна, как окрухающие ее утесы. Зеленая луна смотрела, как он стучал в ворота. Он был слаб от раны, полученной два месяца назад в сражении, устал от самого себя и от вынужденного стремления прочь от существа, преследующего его. Он знал, что представляет собой: видный мужчина, но в волосах цвета струн золотой арфы появились серебрянные нити, а через глаза, глаза убийцы и жертвы, или человека, одержимого дьяволом, можно было заглянуть прямо в душу. Такова была кара за удар, не нанесенный в башне на берегу моря.
В зале, где по стенам пылали мерцающие факелы, он говорил в повелителем этих мест, но его отвлек какой-то звон. Краем глаза он увидел в дверном проеме бледную фигуру. Бледное лицо и бледные плечи были окаймлены кроваво-красным. Он подумал, что она нашла его, та, что шла за ним, и ужас прошел сквозь все его существо и лишил его дыхания и свалил его, как и все враги, сзади. Он упал без чувств в обморок, подобный смерти.
Но женщина в дверях не была тем, о чем он подумал. Она была дочерью князя, ее звали Сиандра, и она была закутана в алую шаль, потому что в зале было холодно. Она была прекрасна, как икона. Ее кожа была бела, но губы красны, а волосы черны, как у Голбранта, когда он с арфой за спиной покидал Креннок-дол. Она могла бы даже оказаться сестрой Голбранта, настолько она походила на него, но она ничего не знала о рыцарях с покрытого зеленью холма. Она, Сиан, тоже ждала чего-то. Когда она увидела златовласого мужчину с ночной тьмой в глазах, то также взволновалась. Если бы он решил в это время завоевать ее любовь, то не мог бы придумать ничего лучше, чем рухнуть, подобно мертвецу, в нескольких шагах от ее ног.
Она принялась ухаживать за ним и это вовсе не казался ей утомительным. Когда он открывал глаза и видел ее лицо, то чувствовал, что его жизнь переворачивается, подобно странице.
Их любовь выросла так же естественно, как растет ребенок.
Когда наступила весна, пришла ночь и отвела ее в его комнату. Она принесла с собой нежность, всю собранную чашу. Но он теперь знал наслаждение, которое дают демоны, а оно было настолько велико, что человеческая дева не могла дать ничего подобного. На рассвете он поцеловал ее и сказал:
— Сиан, завтра я должен уйти от тебя и покинуть этот край.
Слезы наполнили ее глаза. В душе ее возникло древнее чувство обманутой и брошенной женщины.
— Нет, — промолвил он, — не в этом дело. На мне лежит проклятие. Оно гонит меня. Я погибну, если останусь.
— Тогда возьми меня с собой, — попросила Сиандра.
— Нет. Что за дар любви преподнесу я тебе, нежная моя, если сделаю тебя бездомной скиталицей, вынужденной вечно следовать по пятам за мной. — Он побледнел и закрыл глаза. — Отпусти меня одного и живи в мире. Мне ничего другого не остается. Я и так слишком задержался.
Она была не только нежной, но еще и сильной, эта дева северных краев. Она схватила его за руку и попросила рассказать правду, просила снова и снова, пока он не оттолкнул ее, почти с ненавистью, и рассказал ей все, а затем, как ребенок, зарыдал на ее груди.
— Пусть она приходит, — прошептала Сиандра, и ее глаза вспыхнули.
Он был так измучен. Этот год вымотал его. Он остался, потому что ее женская сила значила больше, чем любой щит или меч во всем мире.
Проходили ночи. Наступила весна, но ничего не выросло, кроме сорной травы у дверей, да слетелись птицы вить гнезда в горах и в крепости. Алондор был теперь дружинником местного князя. Он бился за него в сражении и вернулся с головами врагов. Пир затянулся до глубокой ночи, но за мясом и вином он чувствовал усиливающийся холод и тяжесть в теле, словно от подступающей лихорадки.
