Теперь ОН повернулся другим боком к пожару, то ли чтобы остудить нынешний, то ли чтобы погреть прошлый...
- Помню желтую лампочку, вокруг которой ТЫ вился... Свет был особенно желтый, как тело... как твое тело. И как мое. С каким любопытством ты смотрел! Будто впервые видел... Кого ты видел?!
- Что ты меня трясешь, как следователь в кино... - вяло огрызнулся ОН.
- Это был ты или я? Это ты меня вернул к жизни или я тебя?
- Не помню...
- Ты летал надо мною, и ты был очень возбужден. А я был мертв.
- Ну да. Как труп в пустыне ты лежал...
- Кстати, похоже. Только хуже. В кровати. А точнее, на кровати. Потому что это был труп. Живой - в кровати, а мертвый - на кровати, ты не согласен?
- Мы гимназиев не кончали...
- Это не грамматика. Короче, их было двое, одинаковых, как близнецы, как две капли... Мертвый и живой. И они слились. Стало темно. Я открыл глаза. Было темно. Мертвые не открывают глаз. Я пошарил в темноте. И первое, что нащупал, был вот какой предмет... Круглый, теплый и продолговатый. Твердый. Стоящий вертикально. Не помнишь?..
- Я сам этого не делаю.
- Дурак. Предмет не был частью моего тела.
- Ну так тем более!
- Дурак! Это было горлышко! Это было горлышко глиняного кувшина, наполненного красным вином!
- Ну? - заинтересовался ОН. - И что же?
- Как ты думаешь, что?.. Я его ласково потрогал.
- Ну?
- И приник!
- И вырвал...
- Нет, не вырвал, а, насосавшись, воскрес. Включил свет. Заметь, что он не горел. Заметь, что он не, был вовсе таким желтым. Но я был в чем мать родила и был обмыт, и кувшина до того не было! Ты принес?
- Это тебе грузины послали за твои антиармянские речи.
- Нет, это был ты!
- Типичный делириум.
- Делириум... Неграмотный, а как нахватался.
- У тебя. Лучше скажи, что потом было?
- Потом... Потом я позвал тебя и ты допил остальное.
- Лучше бы ты тогда сдох, - опять обиделся ОН. - Для кого весь этот театр? Что за роль ты мне отвел? Ты творишь, ты пишешь и читаешь, ты духовен, как Бетховен... а я - только пить да спать да еще... ты у нас даже в туалет не ходишь, как Веничка. А у меня даже имени собственного нет! Рабство. Все, что вы сумели изобрести, это рабство!
- Кто мы?
- Люди.
- А ты кто?
- Сам знаешь.
- Не ангел ли?
- Где уж нам уж выйти замуж...
- Это ты придумал сам, про рабство?
- А то ты! Откуда у тебя мой опыт? Ты всегда нисходишь ко мне, а на самом деле низводишь меня. До роли свиньи, чернорабочего, подонка. Будто мстишь, ей-богу...
- За что?
- Сам знаешь.
- Не знаю!
- За то, что это я одушевленный, а не ты! За то, что это у меня талант, а не у тебя, за то, что это меня бабы любят!..
- Так вот из-за чего мы спорим... Из-за бабы!
- Я с тобой спорить не стану. Какой ты мне соперник!..
- Действительно. Вот странно... Вот в голову пришло! Слушай! Что это мы с тобой ни разу одну бабу не полюбили?
- А мне твои никогда не нравились. А моих ты стеснялся.
- Что же, совсем ни одной, что подошла нам обоим?
- Это уже любовь называется.
- Что ж, разве мы не любили ни разу?
- Я-то любил...
- Слушай, тебе ее не жалко? Треплем нежную, совсем затаскали...
- Поздно жалеть. Спасать ее надо.
- Душу живу.
- Чуть живу. '
- А кто виноват?
- Ты!
- Подумать только! Когда было восстание рабов в Египте?
- 2750 лет до нашей эры.
- Помнишь!
- Еще бы не помнить! Назабвенный Федор Иванович! Он когда хотел с двойки на тройку вытянуть, всегда этот вопрос задавал. А ты был двоечник, живой мальчик... Это потом ты стал таким рабовладельцем, ханжой и занудой. Бездарью.
- Ну, ты...
- А что я? Ты мне не угрожай. Мое положение - прочнее не бывает. Да, я подонок. Но я живой. Я Богу молюсь. А ты чего достиг? Чего добился, я спрашиваю? -только бесчувствия. Тебе кажется, что ты самоусовершенствовался, развился, лишился пороков? А ты только лишнего порока лишился, потому что он сам отвалился. Ты лучше не стал - ты стал только хуже. Ты скрыл свое безобразие, не предъявляя язвы. Ты маска. Причем моя.
- Почему ты именно сегодня, когда у меня роман сгорел, когда у меня, наконец, есть хоть какое-то, в твоем понимании, чувство... что ж ты обижаешься на меня, когда меня, наконец, пожалеть нужно?
