Я рванулся в огонь, с тем чтобы ОН меня остановил, и ОН меня остановил:
- Соавтор - трактор - рифма?
- Как хочешь... - убитый, сказал я. - Лучше - провокатор. Правда, что ни один из них в несчастном случае не погиб?
- Не востребованысудьбой. Оттого они ее и преувеличивали...
- Сейчас мой роман горит - это не преувеличение.
- Как ты думаешь, крысы и кошки успели сбежать?
- При чем тут...
- Потому что ты будешь виновник их гибели. Может, среди них какой ихний Коперник был...
- Не Коперник, а Джордано Бруно.
- Какая разница...
- Люди тебя, конечно, не занимают.
- Ни один из них не сгорел, успокойся. ,
- Откуда ты знаешь?
- Да так. Наблюдаю жизнь. Тебе нужно, чтоб сгорел? Разочарую: всего лишь один ожог, и тот получен утром: наш друг Даур с похмелья опрокинул котелок хаши, на не свои, кстати, брюки. Травма обидная и болезненная, но не смертельная. Один только человек может еще сгореть в этом историческом пожаре... Сказать тебе, кто? .
- Только не ты.
- Но и не ты. Зачем мне гореть? Вещь же твоя...
- Разве только моя? Совсем-совсем не твоя?..
- Наконец-то! Поджечь тебя надо, чтобы до тебя дошло...
- Так это ты, подлец, нарочно не выключил кипятильник! Я так и думал.
- Нанялся я, что ли, ходить за тобой...
- Ну да, ты только под себя можешь.
- Опять же заметь, я - хам, а хамишь всегда только ты. Причем всегда мне. Хама ты побоишься.
- Да не боюсь я тебя! \
- Ловко. Иногда и ты за словом в карман не лезешь.
- Только в нагрудный...
- Что это ты так всегда боишься быть заподозренным? Хочешь, чтобы непременно все подумали, что именно из сердца, а не из мошны. А у тебя ни того, ни другого. Расселся тут, греешься у своего костерка. Дай-ка и я пересяду, другой бочок погрею. А то свежеет к вечеру, контраст: с одного боку печет, другой стынет. Гордись: ты не слабый пожар раздул - хоть и не мировой. Гоголь, когда учинил кремацию своим мертвым душам, окончательно замерз, а не согрелся.
- Он сам сгорел, как живая душа.
- Ты думаешь?
- Ничего я не думаю. Что ты пристал ко мне с трепотней! Это у меня роман сгорел.
- Детище?
- Вот именно!
- Любимое?
- Ты этого не понимаешь.
- Того я не понимаю, этого... Сам ты что понимаешь! Ты хоть раз о ком подумал? понял кого? Ты называешь меня ОН, а себя Я... Это справедливо? Как водку пить - так вместе, а как блевать - так мне? Что ж тут такого удивительного, что мне все равно... Да гори роман твой синим пламенем! Это справедливо. Пусть будет по-твоему: это ты его написал, а не я. Так мне и дела нет. Ваши заботы, господин учитель.
- Так писал бы... мастер старинного анекдота!
- Я писать не умею. - Голос ЕГО прозвучал неожиданно мягко.
- Неужто? Наконец-то. Признался.
- Я не в твоем смысле. Не в писательском. Я расписаться не могу.
- Врешь!
Но я знал, что на этот раз ОН не врет.
- Ну, так иначе помогал как-нибудь. Наблюдал бы... Запоминал. Раз ты такой наблюдательный... Книжку какую про обезьян прочел да пересказал...
- Я читать не умею.
- И это? Однако ты по-своему последователен.
- Да, - сказал ОН самодовольно, - характер - это моя прерогатива.
- Прерогатива... Откуда ты слов таких нахватался. Как старых анекдотов...
- Вот опять... я твоя мусорная корзина. А между тем теперь у тебя только то и осталось, что я из нее, скомканное, разгладил.
- Ты сохранил это?!
- А как же! Черновики - это кайф. Их можно разглядывать, а не читать. Как квитанции. Как трамвайные билетики...
- Неужто ты меня так любишь?
- Так... - сказал ОН презрительно. - Почему тебя надо так любить? Как еврея. А нельзя просто любить? Это мало тебе, недостаточно?.. Я ненавижу тебя! Но все больше, чем ты меня. Все же я не так равнодушен...
- Как я... Слушай! а тогда, в таком дивном грузинском городке, помнишь... когда ты так напился... когда я с тобой так напился... когда ты со мной... ну, короче, когда мы напились и я умирал, избитый местными армянами за проармянские речи, воспринятые ими как антигрузинские... помнишь?
- Не, - сказал ОН, - не помню.
- Не помнишь?.. Ты врешь. Я лежал тогда в своем нумере, пьяный вусмерть, избитый до смерти, умирающий... Сердце мое останавливалось. Я считал. Оно все-таки ударяло снова. И вот не ударило. Я умер. Никакого там света, коридора, туннеля... Теплый, тошнотворный мрак, как ужас. Будто тебя обратно в матку запихивают. И тут же я лежал голый и обмытый, на животе, но видел всю комнату как бы спиною. И видел себя же, меня витающим под потолком... Это был ТЫ?
