В конце концов. Жиль запер миниатюру в шкатулку, положил ее в ящик стола и пошел к Ульриху-Августу, чей зычный голос он услышал в салоне.
— Приглашаю тебя отужинать! — заявил швейцарец. — Арестовать князя церкви в Версале — это значительное событие в жизни человека. Ты вошел в историю. Это надо обмыть.
— Обмывать это! — ответил с негодованием Жиль. — И ты произносишь такие слова! Мой бедный друг, это же ужасная катастрофа, что его арестовали с таким шумом. Видимо, королева, побуждаемая Бретеем и своим исповедником аббатом де Вермоном, потребовала этого у короля.
Она обезумела, раз не подумала об ужасных последствиях, которые вызовет этот поступок. Она забыла о своей репутации. Ты можешь представить, какой поднимется шум в Париже! Как разойдутся памфлетисты!
— Мы тоже! — возразил Винклерид. — Охота за ними — это мое излюбленное развлечение. Ничтожный памфлетист на шпаге — это несъедобно, но очень радует глаз. Идешь ужинать?
— Я никогда не говорил, что хочу умереть от голода, — со смехом ответил Жиль. — Конечно же иду. Хоть бы и за тем, чтобы услышать, что же говорят. Пойдем туда, где лучший канкан Версаля.
— Вот так хорошо! Ты все понял! — с удовлетворением сказал Ульрих-Август.
Зал ресторана в этот вечер походил на котел с ведьмами. Ужасающая тишина, царившая в момент ареста, взорвалась неописуемым шумом, и только запоздалый проход королевского кортежа заставил его утихомириться. Натянутое выражение лица королевы, испуганные взгляды женщин королевской семьи явились источником многих гипотез, предположений. Ведь через десять минут после мессы сплетни о разразившемся скандале стали достоянием всего Версаля, а через два часа они, подобно наводнению, расползлись по всему Парижу и породили самые дурнопахнущие сплетни.
Когда через 48 часов появилась «Французская газета», официальный орган двора, ее рвали из рук в надежде узнать подробности о том, что уже называли «делом», но все быстро разочаровались.
Спохватившись и проявляя запоздалую осторожность, королевский двор давал совершенно бесцветное сообщение:
«15-го, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, Их Величества и королевская семья присутствовали на торжественной мессе в часовне замка. Мессу отслужил епископ Динь. Пение исполнялось на музыку короля. Во второй половине дня король в сопровождении королевской семьи отправился снова в часовню, где они присутствовали на ежегодной процессии во исполнение чаяний Людовика XIII…»
И ничего больше. Ничего о драме в Зеркальной галерее. Это было бесспорной ошибкой, поскольку за неимением достоверных фактов воображение публики разыгралось в полную силу, появились наихудшие вымыслы и предположения. Наиболее распространенным было то, что королева приказала выкрасть колье у ювелиров кардиналу де Рогану, потому что тот был ее любовником.
Такая легенда держалась долгое время. Прислушиваясь лишь к своему гневу и к своим плохим советчикам, королева тем самым вызвала гнев в самых низах королевства, подняла волну, опасности которой она совершенно не чувствовала.
А тем временем в Версале продолжали делать глупости. Так Мария-Антуанетта, спеша изгнать из своего сердца следы раздражения, поспешила закрыться в своем милом Трианоне, чтобы возобновить там «Севильского цирюльника», совсем не понимая, что это было вовсе не ко времени — играть сейчас роль пикантной Розины, «этой милой прелестной малютки, нежной, ласковой, пробуждающей аппетит». Приказы же об арестах истинных виновников исполнялись с непонятным промедлением. В главном полицейском управлении как раз в это время, не без участия графа Прованского, был смещен прилежный и сознательный лейтенант Ленуар и заменен совершенно неспособным Тьери де Кроном.
Жанна де Ла Мотт была арестована лишь через три дня в Барсюр-Об, когда она возвращалась с праздника, который давал герцог де Пантьевр.
К тому же она была арестована одна, что дало прекрасную возможность ее супругу сохранить все драгоценности и спокойно отправиться в Англию. Денди-секретарь тоже исчез. Совершенно очевидно, что барон де Бретей сделал все возможное, чтобы бедный кардинал оставался единственным обвиняемым.
