— Сосчитайте! Они все здесь.
Она не взяла письма, и Жиль положил их на стол. Воцарилась глубокая тишина, такая глубокая, что можно было слышать дыхание каждого.
Ритм постукивания веером ускорился.
С легким вздохом она приблизилась к Жилю:
— Ты меня больше не любишь?
— Давал ли я вам повод, чтобы вы могли подумать, что я вас люблю? Я об этом не помню.
— Ив самом деле. Тогда скажем, что твое поведение и твои действия так ясно на это намекали, что я могла и ошибиться. Впрочем, это глупая мещанская идея — все основывать на любви.
Ведь в наших отношениях речь всегда шла лишь о взаимных удовольствиях и ни о чем другом.
— Я был бы неблагодарным, если бы отрицал, что провел с вами приятные минуты.
— Тогда почему бы не вернуться к этому снова?
Она стояла совсем рядом с ним, обволакивая его запахом роз. Ее полные алые губы вздрагивали и готовы уже были впиться в его рот. Он мягко отстранил ее от себя.
— Нет! Как вы не можете понять, что теперь между нами ничто невозможно, даже удовольствие?
Она подняла на него удивленные, совершенно невинные глаза.
— Почему так?
— Но, дорогая моя, смертный приговор нашим приятным отношениям был подписан в моем теле шпагами и кинжалами убийц, нанятых вашим дорогим любовником. А послушать вас, так вы добились от него согласия забыть об этом на какое-то время.
— Но это же не он. Убийцы были наняты герцогом Шартрским, а их предводитель…
— Я знаю их предводителя. Впрочем, и герцог тоже. Просто нашли более удобным попытаться свалить на него всю вину, чтобы избежать негодования со стороны короля. Принц предоставил мне слишком веские доказательства, чтобы я сейчас смог поверить в вашу мрачную побасенку.
— Но все же…
— Вы лишь теряете понапрасну время и слова. В ту ночь граф д'Антрэг исполнял приказ именно графа Прованского, а кроме того, в нем кипела собственная злость. Мы откровенно ненавидим друг друга. Теперь вы видите: между нами уже больше ничто невозможно.
В черных глазах графини появились гневные молнии.
— Так это она! Эта потаскуха де Гунольштейн!
Она перетянула тебя к себе, когда ухаживала за тобой! Теперь я догадываюсь, как она это делала.
Она в этом сильна, и ты быстро обрел всю твою мощь. Во всем королевстве не найдешь более похотливой шлюхи, чем…
— Я думаю, что вам пора удалиться, сударыня, — холодно произнес Жиль. — Вы становитесь вульгарной. Позвольте вас проводить до вашей кареты.
Он подошел к двери, открыл ее в ожидании.
— Ответь мне прежде! Ты спал с ней?
— Если вас это может успокоить, так знайте же, что госпожа де Гунольштейн проявила ко мне чувство нежности, привязанности только как сестра к брату. Я испытываю к ней те же чувства и не позволю никому и никогда, чтобы ей при мне наносили оскорбление. Я в последний раз вам говорю, сударыня, чтобы вы уходили, если не хотите, чтобы вас вывели более энергичным образом. И никогда больше не приходите сюда.
Она взяла свою вуаль, нарочито небрежным жестом бросила ее на руку и пошла к двери. На пороге она обернулась, смерила взглядом Жиля:
— Хорошо! Я ухожу. Не стоит меня провожать, шевалье. Это было бы слишком гротескно. Еще одно слово. Я никогда больше не приду в этот дом, будьте в этом уверены. Но вы вовсе со мной не покончили, мой милый друг, мы еще увидимся.
Он отвесил ироничный поклон.
— Какое это будет удовольствие! Но не слишком торопитесь. Моему поправляющемуся организму противопоказаны слишком большие радости. Прощайте, сударыня!
Оставшись один, он взял брошенную на стол пачку писем и пошел на кухню к Понго, который, зная нрав своего хозяина, был занят приготовлением кофе по рецепту Николауса. Жиль кинул ему письма.
— Брось их в огонь. Опасно хранить это в порядочном доме.
