Александр принуждён был вернуться, не застав бакаула — главного начальника ордынской стражи. В татарском стойбище было что-то тревожно усилены караулы, несколько раз князя останавливали и не хотели пропускать дальше, к ставке Берке. Впрочем, для Орды с наступлением ночи такое состояние тревоги было делом обычным: Берке постоянно опасался покушений на свою жизнь и часто проверял бдительность охраны. И в эту ночь главный начальник стражи всего стойбища был вызван в ставку Берке. А туда пробраться ночью нечего было и думать. Ещё при Чингисхане установился закон, что если ночью неподалёку от ставки хана будет задержан человек без пропуска и не вызванный к хану, то надлежало, даже не спрашивая, кто он и зачем, «рубить ему плечо», хотя бы это был один из царевичей.
Александру не оставалось ничего больше, как вернуться и подождать до рассвета.
Когда Александр вступил в шатёр свой, он оцепенел от ужаса: труп рыцаря Пэты исчез!
Да ведь не мог же рыцарь ожить! А если бы даже и произошло такое немыслимое, то не мог же он выползти из шатра князя незамеченным…
Александр позвал стражу; вошли два воина и с ними — шатёрничий.
— Кто без меня входил в мой шатёр? — грозно спросил их Александр.
И боярин, ведавший княжескими шатрами, и оба воина сперва стали клясться, что никто не входил. Вдруг один вспомнил, что лекарь княжий Григорий был впущен ими:
— Да ведь он, княже, всегда к тебе за всяко просто входил, ну мы и ничего… Думали: не про него шла речь…
Александр Ярославич уже и не слушал их больше. Ужас и скорбь обуяли его. Всё, всё стало ясно ему!
— Гринька, безумец ты мой, что ты наделал? — вырвался у него скорбный вопль, и Александр Ярославич закрыл ладонями лицо.
Невский осмотрел войлочную боковину шатра. Ну, так и есть! Вот даже и снежок намело снаружи в этом месте из-под плохо опущенного войлока: здесь-то, значит, и выволок Настасьин тело убитого Урдюя Пэты. А там что ж?… Взвалил на коня, да и поспешил под кровом ночи вывезти подальше куда-нибудь в степь. Своя, русская стража могла и не остановить: каждый воин знал княжего лекаря в лицо. Настасьина любили в войске.
«Да!… Бедный, бедный Григорий! Гринька ты мой… вся душа твоя тут сказалась — в безумном деянии этом, — думалось Александру. — Вошёл ты в шатёр… увидал эту злую падаль… понял, кто его умертвил, и страшно… страшно стало тебе за меня — и решил спасти меня… Ох, безумец, безумец ты мой, что ты наделал!»
Александр Ярославич немедля вызвал самых надёжных и молчаливых из числа дружинников своих и повелел им, не щадя сил и в глубокой тайне, обшарить разъездами всю овражистую степь между русским станом и татарским стойбищем.
И десятки русских конников — попарно — помчались на розыски Настасьина…
Но Гриша Настасьин в это время уже был схвачен в степи конным дозором татар. Его подкараулили и схватили как раз в тот самый миг, когда он приготовился сбросить в овраг тело убитого Пэты.
— Ты убил? — закричал на него начальник ордынской стражи, когда Настасьина доставили к нему на допрос.
— Я, — спокойно отвечал юноша.
На дальнейшем допросе он рассказал, будто рыцаря Урдюя Пэту он убил в запальчивости за то, что тот оскорбил его, Настасьина. А опомнившись, решил, дескать, скрыть следы своего преступления. На этом своём показании он стоял твёрдо.
Согласно законам Чингисхана, чужеземец, умертвивший ордынского вельможу, подлежал смертной казни немедленно. «Если, — гласил этот закон, — убийство было совершено после заката солнца, то убийца не должен увидеть восход его!»
Так бы всё и произошло, но начальник ордынской стражи видал этого русского юношу в свите князя Александра и знал, что это личный врач князя. Поэтому решено было доложить обо всём самому хану Берке, вопреки строгому запрету беспокоить хана ночью.
Сперва разбуженный среди ночи Берке злобно заорал, затопал ногами на своего дворецкого, пришедшего будить хана, стал грозить ему всякими ужасами. Но ему ещё раз со страхом повторили, что этот преступник, приведённый на его суд, не кто иной, как лейб-медик Александра, — тот самый медик, которого старый тангут сравнивал с Авиценной и против которого признавал своё бессилие. И тогда старый хан почувствовал злобную радость в сердце.
