— Посмотри, Жутка, — заговорила госпожа Нина, — какой красивый сад! Одни цветы!
— Да. Белые, синие, красные…
И обе перевели взгляд на огромные букеты, которые они несли на могилу Ерко. Жутка вспомнила яркий словенский флаг «черных братьев», который она заботливо хранила.
Перед небольшим домиком, в котором лежал Ерко, стояла целая толпа. Вся улица пестрела цветами — так их было много.
Ерко лежал в окружении свечей, с букетиком красных гвоздик в отвердевших пальцах; от него остались кожа и кости — так он исхудал и высох. Мертвые глаза виднелись в щелке чуть приподнятых век.
Мать, такая же маленькая и худенькая, каким был и он, сложив руки на груди, безмолвно сидела у его изголовья, не сводя с него горестно-любовного взгляда. Когда пришло время похорон, она вздрогнула и с рыданиями обхватила обеими руками тело сына, словно хотела помешать унести его из дома.
— О Ерко, сынок мой милый, что с тобой сделали, что теперь со мной будет? — причитала она, не в силах совладать со своим горем. — О, убили тебя, сынок мой милый, убили!.. Что скажет твой отец, ведь он не может даже приехать посмотреть на тебя последний раз! За что тебя убили? Как они могли так поступить?..
— Аница, — ее брат положил ей руку на плечо, — успокойся! Твой сын умер, как герой. Как герой! — повторил он и вытер красным платком слезы. — Ты можешь гордиться им, Аница! Он научил нас, что надо делать! Ребенок научил!.. Мы никогда его не забудем… Весь народ наш знает, что он погиб… Весь народ…
Да, все словенцы знали про смерть Ерко. Все! Ничто не осталось тайной, молнией разнеслась эта весть по всем словенским селам и хуторам. Гибель мальчика потрясла души людей, всколыхнула национальные чувства. Палачи Ерко безмолвствовали. Виноградники в тот день опустели, каждый хотел проводить Ерко в последний путь, положить на его могилу цветы. Толпа, собравшаяся перед домом Ерко, была охвачена единым порывом ненависти к убийцам, ее объединял безмолвный протест против угнетателей. Пусть знают палачи, что все сердца на стороне мертвого мальчика. И что в душах людей живут слова, которые они тайком читали в листовках, хотя еще и боялись произносить их вслух.
Властям смерть Ерко принесла вреда больше, чем тысяча листовок. Они предпочли бы увидеть на платанах сотню вывешенных словенских знамен. Листовки можно подобрать, знамена снять, с этим же ничего сделать нельзя. В толпах людей, в охапках цветов они видели антиитальянскую демонстрацию.
Перед домом, где теперь обитала смерть, стоял комиссар Паппагалло с двумя агентами и четырьмя карабинерами. Глаза его неустанно шарили по лицам людей, пронзавших его безмолвными взглядами, полными ненависти. Группа девушек и парней образовали круг, собираясь затянуть песню.
— Никаких песен! — закричал Паппагалло. — Нельзя! Запрещаю!
Запевала подошел к нему, приподнял шляпу.
— Мы хотим проститься с покойным, — сказал он смиренно. — Мы все любили его. И еще одну песню споем на кладбище, у могилы. Только одну. Такой у нас обычай.
— Запрещаю! — повторил Паппагалло. — Строго-настрого запрещаю! Расходитесь! Никаких песен! И никаких речей! Не разрешаю!
Молодежь не расходилась, запевала все еще растерянно топтался перед комиссаром. Тогда тот сделал знак карабинерам, те вклинились в группу молодежи и разогнали ее.
Похороны прошли тихо — без песен и надгробных речей; раздавались лишь слова похоронного обряда на латинском языке, время от времени прерываемые громкими рыданиями. Не было человека, глаза которого не увлажнили бы слезы, когда комья земли забарабанили по крышке гроба. Цветов было столько, что над могилой Ерко скоро вырос огромный зеленый холм — знак любви и горя.
Госпожа Нина и Жутка последними положили свои цветы на могилу Ерко.
Без слов и вздохов возвращались они в город. На сердце было еще тяжелее, чем до похорон. Обе молчали, уйдя каждая в свои мысли.
Но вдруг Жутка заплакала, сначала тихо, потом все громче и громче.
— Жутка, — заговорила госпожа Нина, — ты думаешь, мне его не жалко? Но разве слезами горю поможешь?
— Так ведь они не только Ерко… Они и Тонина… тоже… убьют… — И Жутка зарыдала во весь голос.
