дороге мир, и опровергали королевские известия о враждебном настроении мусульман.
У каждого из них было особое письмо, обещающее ничем не нарушать мира и вместе
просящее подарков. Король был взбешен миролюбием азиятдев, велел их остановить й
поместить в пяти милях от столицы.
Но весть о том и другом посольстве разнеслась по Польше, и вдруг все страхи,
которыми король побуждал Шляхетский Народ к Турецкой войне, исчезли. От пих
осталось только подозрение, что не султан короля, а король султана вызывает на войпу.
С своей стороны, король, видя, что не удалось ему закрыть свои замыслы мнимою
Татарскою войною, решился вторично сбросить маску и выступить с Турецкою войной
открыто. Он просил папу выслать в Польшу breve, вызывающее шляхту на войну с
Турцией, а сам старался, через холмского бискупа, Станислава Петроконского,
склонить к этой войне прочих бискупов. Это ему не удалось. Бискуп куявский, Гневош,
выступил с полной твердостью против короля, а прочие сенаторы, сознавая себя, в виду
султанского и ханского посольства, освобожденными от обещания, данного королю на
прошлом сейме, распространили по государству весть о его новых военных замыслах.
Владислав был принужден опровергнуть эту весть, имея в виду приближающиеся
сеймики, но не умел скрыть своего неудовольствия: разослал к остальным сенаторам
собственноручные письма, в которых жаловался на амбицию многих из них и
недоверие к нему, говорил, что постановление прошлого сейма ослабило королевское
достоинство и просилъ—или переменить его, или уничтожить, с вознаграждением его
за причиненный ему вред.
Он сделал еще худшее: вслед за этими письмами, королевская канцелярия, а потом
и Оссолинский, разослали инструкции на сеймики и делибератории к сенаторам,
переполненные жалобами на оппонентов.
„В прошлом году® (сказано было, между прочим, в инструкциях) „было
предпринято королем дело, которое обеспечило бы все-
97
му христианству и Речи Посполитий мир и безопасность... Но святые помыслы,
вместо благодарности, были осмеяны злостью ядовитых языков, которая дерзнула
броситься на репутацию и достоинство самого маестата королевского, представляя,
будто бы его предприятия насиловали свободу и безопасность подданных, и т. д.
Король, однакож, из-за злости нескольких языков не утратил любви к подданным, и
теперь представляет им опасность Речи Посполито й по причине ненадежной верности
язычников и т. д. и т. д. Для предотвращения этой опасности, хотя бы король мог
предложить действительные средства, давши всей Европе доказательства своего
мужества, счастья и воинской опытности, но желая показать, что свои советы думает
согласовать с намерениями сословий, требует от сеймиков, чтобы поручили послам
своим совещаться о действительных средствах и определить оныя".
Делибератории также выступали жестоко против оппонентов. Король упрекал их в
искании популярности наступлением на его репутацию, и утверждал, будто бы потому
распустил войско, что Речь Посполитая, по уверению сенаторов, сама почувствовала
обязанность позаботиться об общей обороне и безопасности государства.
По повелению короля, и коронный гетман разослал письма на все сеймики о
враждебном намерении Турции, внушая земским послам, чтоб они, имея перед глазами
грозящие отечеству опасности, не полагались на слабые силы квартяного войска и
готовили такую оборону, которая была бы достаточна для сохранения безопасности
Речи Посполитой и отражения неприятелей.
Все было не впопад. И духовные, и светские можновлашики, обиженные
королевскою инструкцией, которая представляла их злоязычными клеветниками,
писали на сеймики, якобы король оскорбляет весь Шляхетский Народ. В это же время
кто-то распубликовал поддельную грамоту султана, объявляюшую королю войну.
Шляхта твердила, что это сделал сам король, и хоть обманщик был открыт и наказан,
но королевская репутация пострадала тем не менее.
Трехнедельный сейм 1647 года начался при самых неблагоприятных для короля
обстоятельствах. Между сеймовыми панами было решено—всячески устранять мысль
о войне, а .чтобы занять умы—покончить с теми религиозными вопросами, над
