исчерпала она всех, кто между нами был познатпее, побогаче и поталантливее, на
служение своим интересами», под видом общечеловеческого блага. Для поддержания
интересов церкви греческой остались только те, которые были пренебрежены или
упущены из виду, мпогоучеными и многоопытными агентами Рима. Это были, можно
сказать, неотесанные камни, забракованные зодчими при возведении
политикорелигиозного здания, й в самом деле, между отверженцами римских
зиждителей мало было таких, которые были способны поддерживать интересы своей
национальной церкви, роняя достоинство самой религии. Но, к удивлению историка,
пад православным обществом в Малороссии исполнились евапгельские слова: „когда
вы умолкнете, кампи возопиютъ“... После того как умолкли для вас, один за другим,
голоса Радивилов, Сопиг и многаго
.
329
множества князей и панов, представителей русского элемента в Польском
государстве, по своему времени высоко образованных и в своей политически
развращенной среде сравнительно нравственных,—никто не был столь разительным
олицетворением вопиющих камней, как этот жестокосердый Хмель с бессмысленными
и беспощадными орудиями его мстительности—козаками. Его лукавое воззвание за
веру! было не что иное, как громогласная проповедь того, что наши темные иноки едва
смели проповедывать шепотом, а громадные преступления соблазненной и запуганной
им черни явились возмездием за то ехидство, с которым иезуиты, скрываясь под полой
Сигизмунда III, разоряли русскую церковь руками русских людей. Творец наших
Терлецких, Потеев, Рутских, Кунцевичей и таких ренегатов, как Замойские, Потоцкие,
Жовковские, Острожские. Вишневецкие, основатели римских коллегиумов,
монастырей и костелов па счет продуктов Русской Земли и русской рабочей силы,—
получили полную меру за меру в ехидстве наших бунтовщиков, завершивших свои
подвиги ехиднейшим из всех бунтов, а наглое ругательство иезуитов над кротким и
чуждым какой-либо махинации учением Христа отозвалось козацкими ругательствами
надо всем, что было для их питомцев святого, и нашло достойный себя отголосок в
наглой программе свирепого разбойника Хмеля: „Я сделал то, о чем и не думал; теперь
сделаю то, что мною задумано. Сперва я воевал за свою шкоду и кривду, теперь буду
воевать за нашу православную веру".
Громкия манифестации поборников папства во имя государственности и тихия
нашептыванья загнанного духовенства во имя оскорбленной свободы совести боролись
между собой со времен Ягайла, и в результате борьбы явилось опустошение края,
который уж,е и киевский митрополит помогал папистам осенять по всем расгиутиям
католическими „фигурами®. После низвержения Копинского с митрополичьего
престола и возведения на fastigium православия иезуитских питомцев, окончательное
завоевание Малороссии на служение Риму было уже только делом времени. Но
политика иезуитов оказалась несостоятельною, и несостоятельность этой политики
обнаружена всего больше тем фактом, что козак, побывавший в школе у иезуитов, •
заставил образованного ими митрополита славословить губителя и католического
искони общества, и того, которое отверглось православной Руси недавно. Богдан
Хмельницкий, своею решимостью воевать за православную веру, наругался жестоко
над иезуитским правилом: „цель освящает средства"; а Сильвестр Косовъ^ т. п.
42
330
.
обратив на злейшего врага Польши то славословие, которым его предшественник
чествовал знаменитого её защитника, попрал ногами все святое и высокое, что под
этим названием привнесено агентами Рима в национальную политику Речи
Посполитой Польской.
Но Хмельницкий и Косов, сами по себе, не были еще так досадны для
завоевательной гордости папы. Обиднее всего для Христова Наместника было то, что,
в момент величайшего уничижения Польши, его соперник, восточный патриарх, явился
в Киеве для того, чтобы приветствовать её уничижителя самыми громкими и
почетными титлами. Он-то, надобно предполагать, и был причиной этого перехода
Хмельницкого от обычных шляхетских чувств и помышлений относительно церковно-
православной политики к решимости воевать за православную веру. Его-то внушениям
и следует приписать программу насытившагося разбойной славой козака—вместо
