„безстыдно".
Но у смелых бойцов за боязливую братию было мало хлеба и фуража, а боевые
силы их убывали с каждым боем. Князь Вишневецкий послал в сенат, от 80 (20) июля,
коллективное письмо, подписанное главными его соратниками. То были: киевский
воевода Януш Тишкович, коронный стражник Самуил Лащ, обозный Великого
Княжества Литовского Самуил Осинский и брацлавский подсудок Криштоф Тишкович.
Читателя поразит странное обстоятельство, что знаменитый банит Лащ Тучапский
попал в число представителей польского патриотизма... „Так нйша пич печё“, могли бы
сказать малорусскою пословицей Поляки. По смерти Станислава Конецпольского, пап
Лащ, правая рука его в борьбе с соседями, без которой не обходилась панская
колонизация, а также—в отражении Татар и в обуздании Козаков, должен был бежать
от киевской шляхты, окружившей его дом с приговорами трибунала в руках, и
скрывался в магнатских домах от преследования закона, то есть от своих врагов. На
сейме 1646 года о Лаще ходатайствовали в Посольской Избе, по обычной
снисходительности панов к подобным преступникам. Бунт Хмельницкого вызвал его на
боевую арену, под защитой военного фкземпта, и тот же Януш Тишкович, который, в
качестве киевского воеводы, послал на него мистпую шляхту, подвизался на ряду с ним
в борьбе с козаками. Между колонизаторами Малороссии случалось много раз, что
недавние враги сражались плечо с плечем против азиатской дичи и родственной с нею
дичи козацкой. Сам Вишневецкий пенавидел разбойника Лаща за многое, но в борьбе с
козаками и козацкими побратимами, оп, подобно Тишковичу, не делал различия между
Осинским и Лащем Тучапским. Таким образом подпись Лаща красовалась рядом с
подписью нашего Байдича.
Это было уже второе представление польских воителей польским доматорам,
членам каптурового сейма и копвокации. Они доносили о несчастнейшем положении
Республики (statum Reipublicao afflictissimum). Они видели всё большую и большую
руипу (ruinam) всего отечества. Они недоумевали, почему и: пим, в их отважных боях с
многочисленным неприятелем, не приходят ни откуда вспоможения: потому ли, что
паны братья сами по себе беззаботны,
т. п„
30
234
или^ же потому, что они отуманены напрасною надеждою на мир (њpe traktatуw
ubespeczeni et vana nube armisticii obumbrati). „Предостерегаем вас опять" (писали
воители), „что неприятель, под покровом обещанного мира, всё более и более
увеличивает свои жестокости, всё шире и шире растекается и усиливается, так что в
каждом хлопе надобно видеть врага, в каждом городе и селе-толпу неприятелей
(catervas hostium). И неудивительно: из нашей беспечности чернь заключает, что все ей
позволительно (omnia sibi licet in omnes). Отсюда происходит, что никто не
сопротивляется, все разбежались, все подавлены страхом (wszyscy terrore pressi
zostaj№)".
После такого увещания, изолированные защитники польской чести и славы
умоляли сенат не вести переговоров без Марса, чтобы не подпасть под власть
неприятеля. Напрасные мольбы! Копвокациоиисты были только поражены (perculsi)
новыми известиями,— больше ничего. С ужасом узнавали они, что силы Вишневецкого
истощились потерями в битвах; что долее не может он сдерживать „импета"
неприятеля; что отступает с обозом под Константинов; что Полонное осаждено
(писавшие не знали еще, что Кривонос в него вломился); что Чорторые я Черкин
вырезаны... Но, вместо того чтобы послать своему защитнику помощь, они держали в
Сенаторской Избе тайную раду, из которой велели выйти даже королевским
секретарям, и целый день совещались—не о том, как отразить неприятеля, а о том, как
поступить с самоотверженным героем. Надежды на мир до того сбивали их с толку, что
Вишневецкий казался им опасным революционером, в роде самого Хмельницкого.
Письма Козацкого Батька к вельможным панам и распускаемые им, по старинному
обычаю, выдумки, подействовали на панское общество так, как это было ему нужно.
Отособив талантливого полководца и от лучших, и от худших сограждан его, хитрый
козйк маскировал свои приготовления к борьбе с панами кривоносовскииш набегами,
которые разгоняли местную шляхту, обезоруживали пайские зймки и открывали ему
