Чингисхановичей над широким займищем Рюриковичей. Что станется тогда с Великой
Русью? Ее совсем отрежут от христианских народов, и, может быть, на местах древних
киевских святынь, Ярославовской Софии, Золотоверхого Михаила, Царствующей
Печерской Лавры, .появятся магометанские мечети. Если же так не станется; если
козаки будут „сильны Татарамъ" и удержат под своей властью священные и славные
высоты киевские, тогда донцы соединятся с запорожцами, тогда и вся козатчина
царских украия примкнет к днепровским наездникам,—и настанет новое царство, хуже
Литовского, царство козацкое, воровское. Уже и то было слыхать, что Хмельницкий,
„гетман Божиею милостию", объявил своей столицей Киев, а в Смоленске Кунаков
доведался, что козаки не пустили киевского митрополита на сейм и „приставили к нему
варту по сту человек: знай де свою келью и в такия дела не вступайся".
Правда, Кунаков доносил, что Хмельницкий домогается от нового короля, чтобы он
„церкви благочестивые христианские веры в Киеве и во всей Белой Руси все от унеи
учинил свободны, и костелов бы и унеи в Киеве. и во всей Белой Руси отнюдь не
было"; но тут же писал своею государственной тарабарщиной, что козаки требуют от
короля—отдать „киевское и всей Белой Руси правленье на их гетманскую волю, а сам
бы король в Киев и во все белорусские города, ни в росправу. ни в што не вступался, и
на том бы де король и паны рады присягли и записьми укрепились".
Это было бы не больше и не меньше, как воскресение великого князя литовского
Гедимина в особе козацкого гетмана Богдана. Случись это на самом деле,—и Москва
была бы стеснена козацкой вольницей гораздо больше, чем во времена оны
новгородским и
196
.
псковским вечами. Москве тогда угрожал бы переворот еще более тяжкий, чем под
владычеством навязанного ей в Смутное Время Владислава Жигимонтовича.
Устроенное в ней веками должно было расстроиться, и утвержденное великими
заботами да крепкими думами царских сановников было бы поколеблено. Москва не
могла допустить у себя под боком, на древнерусской почве, безбоярщины и
безгосударщины. Как ни противна ей была вольница шляхетская, но вольница козацкая
противоречила всем её симпатиям и государственным преданиям. Притом же, что бы
там ни делали латинцы Римляне из-под руки у короля во вред малорусско-
белорусскому православию, но ей, как державе самоуважающей, не подобало наседать
на соседнюю, тоже почтенную державу в её несчастных обстоятельствах. Уж если
судом Божиим пришло такое время, что Польша должна поплатиться за все свои грехи,
содеянные в угожденье беззаконному Риму, так надобно выждать, чтобы фиал гнева
Господня излился на нее сам собой до конца:
Так должна была рассуждать и так действительно поступала Москва, эта фурия
польских „народных пророковъ*, постоянно стремившаяся в Польшу для её
разрушения,—эта робеющая перед „сильным могуществом Польского государства*
держава наших козакоманов, игравшая роль друга и Поляков и Козаков. В предыдущем,
не-тарабарском письме своем Кунаков доносил царю:
„В Дорогобуже, государь, говорил со мною, холопом твоим, в розговорах бурмистр
Хриштоф Красовский, удивляяся и похваляя твою государскую милость, что ты,
великий государь, в такое их безглавное время и в великом упадку и в разоренье, в
которое они время ни откуды посилку себе не чаяли, показал над ними свою
государскую милость, в вечные роды удивленью и хвале достойную: не изволил на них
послати своей государевой рати; а мочно де, государь, было тебе, государю, все свое
изволенье учинить и городы отыскать и небольшим собраньемъ*.
В самом деле, Тишайший Государь был расположен благоволить евангельски даже
исконным врагам своего царства, Полякам и их побратимам, Литворуссам. Но его
думные бояре и ' дьяки должны были оглядываться на польскую воинственность, у сил
ея* ную с одной стороны богатырями Русичами, а с другой—„хороброю Литвою*.
Поляко-Литво-Руссы—надобно было признаться—с малыми боевыми силами
торжествовали над многолюдными московскими ратями. Правда, теперь лучшие
дольскорусские ротмистры были побиты; весь походный наряд пропал, и даже арсенал
Речи Посполи-
