И, как мухи, жужжат за столом охмелевшие гости:
— На рука — ах носил… Уж так жи — или, господи!
— Кабы, говорю, земли поболе, лошадушку… Да я лучше твово схозяйствую, живоглот!
— И прикатил он пешедралом. Хо — хо!.. В лаптях, пиджачишко дыра на дыре, рубашонка вшивая… Вот те и Питер!
— Хозяйка… какая она хозяйка, без году неделя! Умирать буду — не отдам. Пелагеюшке откажу… новехонький дипломат.
— И не потчуй, по горлышко сыта. Уж так сыта, так сыта… Ну!
— …Молчу. А на корову не накосить. Убей — не накосить!
Теперь гости проговорят до обеда. И все про одно и то же. Мало интереса слушать. Без убытка можно за дела приниматься.
Шурка кивает Яшке на дверь. Тот согласно подмигивает, через силу одолевая ломоть пирога. Они ждут еще немного, залезая потихоньку в сахарницы, потом разом ныряют под стол и ползком пробираются между ногами гостей. В сенях с облегчением разуваются и прячут обувь в укромном местечке, за ларем.
Глава XXII
РЕБЯЧЬЕ ЦАРСТВО
Вооруженные пугачом и запасом сластей, появляются Шурка и Яшка на улице. Путь их лежит на гумно, к риге.
От дома ребята отходят степенно, держась за руки и часто оглядываясь. Но, завернув за угол, вдруг, точно сорвавшись с привязи, летят с гиком и свистом наперегонки, кувыркаются через голову, дают подзатыльники чьей‑то чужой, подвернувшейся под руку девчонке и убегают от ее плача так, что ветер в ушах свистит.
— Уж я ел, ел… думал, не наемся, — признается довольный Яшка, хрустя конфеткой и поглаживая живот. — Две середки пирога съел, а твоя мамка знай подкладывает… Видал, как я вино пробовал?
— И я пробовал, — говорит Шурка. — Го — орькое, тьфу! И зачем его пьют?
— Не знаю. По мне, клюквельный квас лучше. Отхватим на гулянье по стакашку?.. А знаешь, хорошо, кабы тифинская каждый день была. Эге?
— Эге. В обед сладкого супа до отвала наедимся.
— С черносливинками?
— Ясное дело. Это тебе не кутья горбуши Аграфены. Мамка без обмана варит сладкий суп.
Все это так приятно — не передашь. Оба друга от полноты счастья горланят напропалую, бредя гуменником.
В тени сараев влажная земля холодит босые ноги. А воздух насыщен теплом, гомоном пчел и чем‑то медовым. Каждая травинка цветет и пахнет по — своему. На изгороди трещат длиннохвостые сороки — белобоки. Червяк — землемер, изгибаясь зеленым крючком, трудолюбиво меряет листок щавеля. Кот Васька, распушив хвост, крадется к амбару за добычей. Стекляшка валяется на пригорке, и солнышко играет с ней, пуская по траве зайчиков. В крапиву скачет толстобрюхая квакуша, вспугнутая Шуркой из‑под лопуха. Вот завязла нога в кротовой норке. Скорей вытащить ногу, а то еще укусит слепая зверюга!.. А кто там ползет по коровьей лепешке? Ого, да это жук — рогач!
И точно за тридевять земель отсюда — дом, гости, праздник… Да и есть ли где дом? Может, и нет никакого дома, и гостей нет, и тихвинской ничего нет на свете, кроме вот этой высоченной, как лес, травы, горько — сладкого, дурманящего запаха и синего жука — рогача… Полно, да жук ли это? Не Кощей ли Бессмертный, оборотясь в рогача, подкрадывается к Шурке и Яшке и исподтишка злорадно усмехается, готовясь сцапать, утащить в свое логовище и высосать кровь?
Холодок подирает Шурку между лопатками. И потому, что ему страшно, он, делая над собой усилие, опускается на корточки перед жуком.
— Думаешь, слабо руками взять? — спрашивает он сдавленным голосом. И сам ужасается тому, что сказал.
— Слабо, — равнодушно отвечает ничего не подозревающий Яшка.
На всякий случай зажмурившись, Шурка хватает жука. И ждет: что будет?
Жук царапает ладонь колючими лапками. Щекотно. Взвизгивая, Шурка невольно раскрывает глаза и, осмелев, перекидывает жука, как обжигающий уголек, с ладони на ладонь, потом медленно обрывает ему лапку за лапкой и, наконец, рога, похожие на крошечный ухват.
С жестоким любопытством наблюдают друзья за жуком.
— Как думаешь, Яшка, ему больно?
— Знамо, больно.
— А почему он не кричит?
В самом деле, почему жук не кричит, если ему больно? Яшка Петух задумчиво лезет пальцем в веснушчатый нос.
— Эх ты, простофиля! — говорит он, встряхнув волосами. — Да у него голоса нет. Ему кричать нечем.
