— Завтра посмотрим.
— Чур, вместе. Ладно?
— Ясное дело.
— Кто хоронил, тому и смотреть.
Покончив с медянкой, Шурка отстает от ребят и уводит Яшку к риге.
Они спускаются в яму, заросшую колючим репейником и жирной крапивой. Здесь сумрачно, пахнет гнилью и плесенью. Таинственно шелестит осинник, глухо гудят вспугнутые осы. Крапива жалит босые ноги, репейник цепляется за штаны, словно не хочет пустить к старому пню. Он торчит раскорякой из груды гнилушек, седой мох висит на пне бородой. Если, не мигая, долго смотреть на пень — он оборачивается в большеголового спящего старика. Жужелицы проточили на его темном лице глубокие морщины, две впадины, продолбленные дождем и птицами, чернеют, как закрытые веки. Толстый, загнутый сук выступает на пне крючкастым носом, и щель под ним зияет беззубым ртом. Вот — вот, кажется, пень проснется, поднимет тяжелые деревянные веки и, кашляя, строго спросит: «А вам тут чего надо?»
— Здесь… — шепчет Шурка, передавая Яшке пугач. — Зазря не пали! Уж коли выскочит чудище… ну, тогда… можно.
— Без промаха уложу, — тихо обещает Петух, ежась и оглядываясь.
Затаив дыхание Шурка опускается возле пня на колени. Сладко мрет сердце, Шурка крестится.
— Дай бог серебряный рублик откопать!
— Стой, — останавливает его шепотом Яшка, — а отговор, про который пастух Сморчок говорил, знаешь?
— Забыл…
— Повторяй за мной. Да не сбивайся, не то клад беспременно в черепки обратится.
Слабым, дрожащим голосом Шурка ворожит вслед за Яшкой:
— Земля сырая, мать родная, отдай кровь — золото, а железные жилы себе оставь… Чур, чур, чур! Нечистая сила, сгинь, пропади! У меня крест святой, камушек большой… Кресту — креститься, камушку — катиться, черту — ладан нюхать. Аминь!
— Теперь копай, — разрешает Петух.
И Шурка копает землю.
Руки у него не слушаются. Осыпаются гнилушки, тускло светясь зеленоватым, мертвящим светом. Кажется, до земли и не доберешься… Да тут ли закопана жестянка? Уж не отвела ли ее в сторону колдовская нечисть?
— Скорей! — тревожно торопит Яшка.
— Сейчас… Не могу найти, — шепчет Шурка, изо всех сил работая руками, точно лопатками. — Ровно сквозь землю провалилась… Постой, вот, никак, щепочка с зарубинкой. Помню, клал эту щепку… Ага, эвон она, миленькая… банка‑то!
Пальцы нащупали холодную жесть. Шурка выковыривает банку из земли, как картофелину.
В это время, шевелясь, медленно раздвигается крапива, и прямо на Шурку выползает что‑то мохнатое, рыжее, сверкая круглыми горящими глазами.
— А — ай! — вскрикивает Шурка.
За спиной его грохочет выстрел из пугача.
Прижав к груди банку с сокровищами, Шурка шарахается в репейник. Яшка на брюхе карабкается из ямы. Оба друга визжат поросятами.
И, опережая их, из ямы выскакивает перепуганный кот Васька. Задрав хвост набок, он стремглав летит по гумну.
Друзья бегут мимо риги в поле и долго не могут отдышаться.
— Кажется, это был кот, — нерешительно говорит Шурка, тревожно ощупывая штаны.
— Какой там кот, мели! — сердито отвечает Петух, потрясая пугачом, зажатым в кулаке. — Неужто я задарма стану пробку тратить? Ведьмак из крапивы лез… Кот это потом, кот из риги выбежал.
— Да… верно, — соглашается Шурка. — Я тоже видел. Весь кра — асный, а глазищи так и горят.
— Он хотел тебя сцапать. Уж лапу протянул. Когтищи — во! — Яшка растопырил насколько мог пальцы. — Тут я не стерпел и пальнул… Он и пропал.
— А штаны я изорвал! — жалобно говорит Шурка и собирается зареветь. Но у Яшки тоже просвечивают голые коленки, и Шурка успокаивается. — Обоим попадет. Наплевать. Давай смотреть банку!
Ее ставят на траву. С особыми предосторожностями, просунув в щелку кончик ножа, открывают жестянку. На дне ее лежит позеленелый пятак, грошики и копейки. Они осыпаны крупинками земли и гнилушками.
— Ты видишь… серебряный… рублик? — запинаясь, спрашивает Шурка.
Яшка старательно таращит глаза.
— Нет, не вижу. А ты?
— И я… не вижу. Нету серебряного рублика! — грустно признается Шурка, считая деньги. — Должно, щелку малу оставил, рублик‑то и не пролез.
— Сколько же у тебя припасено на гулянье?
— Двенадцать копеек и три грошика.
— У меня — гривенник. Эхма!..
