И вдруг завращался жернов посредине зала — деревянный отсек, окруженный скамейками. Скамьи стояли на своем месте, и а них — посетители, а жернов крутился, крутился, и с ним тарелки — маленькое напоминание о том, что это ведь мельница и жернов, стало быть, обязан вращаться.
— Сядем, — опешив, сказал Саша. — Вон там, в уголке, в сторонке, возле окна, и побыстрее закажем чего-нибудь. Выпить тоже закажем, ладно?
— Если ты так уж настаиваешь, я согласна… Саш, покажи, как танцуют булочки.
Он взял две вилки, надел на каждую по корочке черного хлеба и принялся изображать две пляшущие ноги.
— А ловко у тебя получается! — раскрыв рот, сказала она. — Ты прямо артист.
Саша между тем был несколько озабочен. Как любой подросток, первый раз в жизни пригласивший девочку в ресторан, он тревожился: а хватит ли у него «монет» на обещанное угощение. Должно было, по теории вероятности, хватить. Но он все-таки сомневался.
У Саши всегда были деньги. Странно, но ему давал их главврач той больницы, где работала мама. Каждый праздник вызывал к себе Сашу и, сердито хмурясь и блестя на Сашу очками, говорил:
«Вот тебе десятка (или пятерка). Ты — капиталист!»
Были ли это деньги месткомовские или личные главврача. Саша понятия не имел. Он не знал, что их собирают сотрудники «для мальчика Петронэль Куприявичене — матери-одиночки». Привыкнув к этим даяниям, Саша очень спокойно брал деньги, покупал себе книги, краски, мороженое. Иногда он их одалживал матери (Деньги она ему аккуратнейшим образом возвращала)
Сегодня в кармане у Саши было пятнадцать рублей. «Ну, а вдруг не хватит? — Он внимательно изучал меню. — Ура! Мне хватит!»
Подошла подавальщица. Мальчик принялся бодро заказывать, девочка отвела глаза.
А вокруг все стояла странная какая-то тишина. Люди на втором этаже энергично жестикулировали.
И тут Аня с Сашей вдруг догадались, что их окружают глухонемые — глухонемые абонировали ресторан.
— Это же надо! — удивленно сказала Аня.
А знаешь, почему глухонемые такие жизнерадостные, веселые? Мне кажется, оттого, что они не слышат слов. Их нельзя унизить, ранить, задеть…
— Саша! Но они же могут избить друг друга!
— Это совсем другое, что легко забыть.
— Знаешь что?., — У Ани голос охрип. — Пусть у нас с тобой будет наша азбука, Глухонемая… Если я тебе сделаю больно или ты мне… мы скажем друг другу: «Давай-ка лучше ударь меня!» Это будет нашим паролем. Ладно?
— Идет! — восхитился Саша. — Ну, а теперь я, пожалуй, выпью.
— Я тоже, — живо сказала она. — Потому что тебе, должно быть, скучно пить одному!
— Хорошо. А за что мы чокнемся?
— За слова!
— За какие?
— Ну… за слово «счастье». Идет?..
Ребята принялись есть, но все время оглядывались, опасаясь, что кто-нибудь их увидит (кто-нибудь из школы). Однако вокруг были только глухонемые.
— Пойдем наверх, поглядим, что там, ведь над нами третий этаж.
— Хорошо. — ответила Аня.
Но наверху была все та же мельница с крохотными, зарешеченными оконцами, а у столов сидели все те же глухонемые. Во главе большого стола — глухонемая невеста с глухонемым женихом. Они отчаянно веселились.
И вдруг заиграл баян… (Баяниста пришедшие, видимо, захватили с собой.) Для кого он играл?
— Может, они, как Бетховен: слышат не слыша, — предположил Саша.
Глухонемые пошли танцевать.
— Давай-ка тоже немного покружимся, — попросила Аня.
— Нет, нас могут застукать.
— На нас не написано, что мы — школьники!
— Вот если б я был Бетховеном…
— Бетховен был мрачен. Он не танцевал.
У обоих кружились головы, но выйти на середину зала они все-таки не решились.
И вдруг оба увидели занавеску из бамбуковых палочек. Она прикрывала стол, на который составляли грязную посуду. Угол был тих и темей. Аня первая с любопытством шагнула а закуток.
Оказавшись в закутке, Саша быстро сжал ее уши, слегка видневшиеся из-под кос. Она была словно заперта в двух больших, чуть вздрагивающих ладонях. Волна нелепого восторга понесла его; наклонившись к ее лицу, он ее осторожно поцеловал сначала в висок, где прозрачная жилка, потам вздохнув, поцеловал в пробор.
Девочка, как тогда, в трамвае, подалась вперед, даже слегка приоткрыла губы, будто чего-то ждала.
