— Что случилось?
— Да, собственно, ничего… То есть ничего особенного. Некоторые семейные осложнения.
— Она здорова?
— Надеюсь, вполне. Но повела себя как-то уж очень… в общем, я бы сказала… в высшей степени безвкусно и некорректно. Право, не знаю, чем это мы заслужили такое от дочери!.. Не понимаем, отказываемся понять.
Отец, насупившись, сидел у себя в кабинете.
Саша вошел и тихо, с порога промямлил:
— Здравствуйте.
— Здравствуй! Ты что же, сам до себе или в качестве парламентера? Ведь ты тоже как будто исчез, или мне померещилось?
— Я вас не понимаю. — ответил Саша.
— Саша… Видите ли… В общем, она… ушла. Из дому… от нас, — вместо отца ответила Лана Пименовна, — Да, да… как в плохом романе.
— Удрала?! Куда?
— Так сказать, в чертоги Мазепы, — усмехнувшись, ответил отец.
— Мазепа?.. Какой Мазепа?!
— Саша, — прервала отца Лана Пименовна, — вы свой, вам можно сказать: одним словом, мы предполагаем, что она переехала к Арсению Васильевичу… своему профессору.
— Какая подлость! — сжав кулаки, прошептал Саша.
— Подлость?! — вспыхнув, ответила Лана Пименовна. — Ну, я бы асе же этого не сказала. Нет, я бы это не назвала подлостью… Некорректность, поспешность… недоверие по отношению к нам. Однако не подлость, нет. На подлость Ксаночка не способна.
— Вот именно подлость! Подлость — очень точное слово, — раздраженно вмешался отец, — но не по отношению к тебе и ко мне, а к себе! К своей молодости, здоровью… Подлость по отношению к жизни и разуму. Он ей в отцы годится… Ей… ей жить! Ей рожать детей… Одним словом, ты, видимо, не понимаешь, Лана… Когда ей будет тридцать… нет ты разочти, разочти… ему будет сколько? Ладно… Ей сорок, а ему? Шестьдесят… Ведь это же брак, судьба… В сорок лет она будет еще вполне молодой…
— Ну и что ж? — сказал старушечий голос в дверную щелку. — Он ее попестует, а потом она себе приобретёт другого мужа.
— Александра Алексеевна! Лана-а-а! — хватаясь за сердце, проговорил отец. — Это переходит всякие границы добра и зла! Почему ты молчишь? Или вы заодно? Заодно, сознайся! Можно подумать, то речь едет о ничтожной мелочи. Брак! Подумаешь, Выйдет замуж начерно, а потом выйдет замуж набело. О чем тут и говорить? Так по-вашему? Отвечай!..
— Я ее не сватала, — дрогнувшим голосом ответила мать, — и вообще… Я не вмешивалась в личные дела своей дочери. А что касается подслушивания под дверью… что ж поделать?.. Александра Алексеевна старше меня, за нее я, во всяком случае, не в ответе.
— Ха-ха-ха! — Отец, попытался изобразить смех. — Ха-ха ха-ха!
— Здесь нет решительно ничего смешного. В конце концов, они люди одной профессии, у них общие интересы… Сана, конечно, взбалмошна, кто спорит. Все это так. И я виновата. Я мать и ее воспитатель… Но, может быть, именно он ее приберет к рукам, будет ею руководить?. Как старший. Ведь она его уважает… Он попытался… он пытался всегда…
— Что?! Что пытался? Я спрашиваю, что он пытался? Пытался с поразительной ловкостью провести нас?
— Но почему же? — неуверенно возразила, покраснев, Лана Пименовна.
— «Почему, почему, почему»!.. Потому что мы с тобою старые дураки. То есть извини, извини меня. Это я… я… одни… Я старый дурак. А ты сверх меры доверчива… и слаба. Он притворялся, будто ухаживает за тобой. А тебе — тебе только того и надо. Угадал твою слабость, а? Потрафлял и кривил душой. Разве он открыто и честно пытался за ней ухаживать? Нет! Если он присылал восьмого марта цветы, то кому? Нет, кому, скажи? Разумеется, мне. Или нет — Александре Алексеевне. А?! А если конфеты, а?! Отвечай. Ага! Нечем крыть… Зачем же он это делал? А для того, чтобы усыпить твою материнскую бдительность.
— Но в конце концов. — вспылив, ответила Лана Пименовна, — можно глубоко уважать старших, уважать во мне мать той, которую он любит…
— Товарищи! — сказал Саша, нагнувшись. — Вы не видели? Вот. На полу письмо… Конверт запечатан… Надписано; «Папе я маме»…
— Письмо?! — бледнея, спросил отец. — Где письмо? Лана-а-а, Лана-а…
— Я здесь… Вслух, вслух, пожалуйста, дорогой…
— Хорошо, — ответил ей Александр Александрович. — Изволь, я вслух. А ты сядь… Не волнуйся, садись поближе…
