— Особенно озорует вот этот солдатик! Но про него я тебе расскажу в другой раз.
— Медбра-ат!.. Водичку для полоскания? Куда ты девался, Саша?!
А ребята требовали у зубного врача:
— Пусть Кудес, пожалуйста, от меня не отходит. Пусть тут стоит.
— Куде-ес!.. Будьте любезны, вытрите столик.
— Извините, пожалуйста… Они набросились на меня в коридоре. Сейчас, сейчас…
Если надо было сделать обезболивающий укол, Саша громко командовал малышу:
— Не вертись? Нам с тобой совершенно некогда, мы еще должны посмотреть рыбок.
И вот, когда отец позвонил в поликлинику главврачу, чтобы справиться, как работает Куприявичус, ему ответили:
— Юноша недостаточно серьезен. Хороший малый, но занят не тем.
— А чем же?
— Актер? Прирожденный. Такие разыгрывает спектакли, что впору всем прекратить работу.
Колдовал он до двух часов.
Ну а после?.. Куда деваться? «Кудесник» был никому, никому не нужен.
Разве можно забыть, как плакала там, в саду, Лана Пименовна?
Отец?.. Саша ухитрился доставить ему столько горя, столько забот. Как он мог теперь оправдаться?
…Сана-а-а! Откликнись, Сана!
Да, да. Конечно. У нее своя жизнь И своя любовь. Ей не до Саши, нет!..
(Был бы я человек с характером, я бы сейчас же уехал и себе домой!)
Но стоило вспомнить ленту шоссе за окном и метелку у входа, как он становился безвольным.
Саша не видел отца, он перестал у него бывать, но, засыпая, вел с отцом бесконечные разговоры.
Москва!.. Ее улицы — улицы Сашиного отца.
«Кто ты? Что Ты?!»
И отец, отвечал ему бесконечным переплетением московских улиц.
Без семьи, без дома, без цели — что же с ним будет дальше?
Там, в Литве, все было другое: он был школьником, как все школьники… А здесь?.. Не может же он навсегда остаться медбратом?
От неприкаянности Саша стал заходить в метро и кататься на эскалаторах. Это занятие содержало в себе ту тайную радость, что по дороге он разглядывал всех похожих на Аньку.
«Отец, как вы думаете, я люблю ее?»
«Ну уж, знаешь ли, ты бы в этом сам мог кое-как разобраться. Только мне и дела, право, что до твоих любовей».
«А все же, как на ваш взгляд… Ведь вы…»
«Сам разберешься. Я, дружок, запамятовал».
Саша бродил по Москве, представляя себе, что вдруг узнает кого-то, бежит кому-то навстречу…
В этих прогулках была какая-то горькая радость.
Парк!.. Он один на скамье, он себе рассказывает разные разности… О чем же? А о Литве. Она взмахивала к небе темными крыльями мельниц; разбегалась узкими улочками окраины: сияла огнями на Театральной площади; шуршала листьями старых буков, цвела ухоженностью клумб. Неповторимы были звуки ее, ее запахи, прикосновение к ней сердцем, глазами, дыханием… Мама! Мама…
От московских рек тянуло ветрами. Это напоминало ему Боливажис. Ночью в московском небе робко и медленно загорались звезды, точки звезд, заслоненные электричеством, — требовательными и яркими огнями земли. Он замечал эти бедные звезды, словно видел их в первый раз.
13
Прошла неделя, Саша все не бывал у отца.
Два раза он заставал у Екатерины Федоровны записки (одну от Саны, одну от отца — ее принес шофер). Близкие удивлялись, куда это он пропал.
Екатерина Федоровна сообщила, что Саша здоров. И они успокоились. (Совершенно о нем забыли!) Ему и в голову не пришло, что могло случиться что-то в отцовском доме.
В выходной, не выдержав одиночества, он все же побрел на знакомый двор, остановился там посредине сквера, поглядел на отцовские окна, обманывая себя, что сейчас уйдет.
Против подъезда номер четыре по-прежнему дремали два мотоцикла с сиденьями, обернутыми в целлофан.
Погода стояла светлая, солнечная, но на деревьях уже пожелтели листья, слышался их характерный шумок. Листья устлали собой дорожки дворового сада.
Тоска одолела Сашу. Он сказал себе: «Я немедленно поднимусь по лестнице, но не нажму звонка»!
Он нажал звонок.
Дверь отворила ему Лана Пименовна и почему-то нисколько не удивилась, увидев Сашу. Брови ее были сомкнуты над переносицей, лицо хранило строжайшее «педагогическое» выражение.
— Саша, — сказала она искусственно тихим и четким голосом, — Сана вам рассказала? Вы в курсе дела?
— Какого дела?
— Значит, и вы нечего не знали?.. Хорошо. Проходите к отцу.
