Сана медленно опустила руки. Она слушала Сашу, обдавая его живостью и теплотой коричневых глаз.
— Сана, играй!
— Я раньше выучу. Хорошо?
И вдруг в ней что-то заискрилось, и она сказала лукаво (видимо, для того, чтоб его смутить):
— А ты красивый… Ты это знаешь?
— Не знаю. И знать не хочу. Я совершенно не виноват.
— У тебя фигу-у-ура! — заметна его растерянность, безжалостно продолжала, она. — Как будто ты Адонис!.. А ресницы!.. Отдай мне свои ресницы.
— Бери, пожалуйста!
— А про-филь! — дразнила она его. — Ты до того красив, что завидки берут.
Я бы в нее не влюбился. Нет. Она уж очень в себе уверена. Анька дерзила мне от смущения… а эта… Эта сама смутит хоть кого… Нельзя угадать, что она скажет и сделает…
Кто-то вошел в столовую. Еще до того, как глянуть в ту сторону, Саша начал густо краснеть… Так и есть: она!
— Здравствуйте, мальчик, — сказала ровным и каким-то сдавленным голосом Лана Пименовна.
— Мама!.. Но ты же знаешь, что его зовут Саша! — с мягким упреком ответила Сана. — Как папу: Сан Санч.
— Садитесь-ка оба завтракать, — не поднимая глаз, ответила Лана Пименовна. — Отец появится скоро, пошел умываться… Встает позже всех — работает по ночам. Он у нас, видите ли, не вытирает рук!.. Моет, но не вытирает: у нею руки как щетки. Жесткие. Отец говорит: «Вот еще! Вытирать — проволочка времени».
Говоря все это, Лана Пименовна улыбалась, улыбка ее была напряженной, фальшивой… Большие коричневые глаза не смотрели на Сашу. Она была маловата ростом, стройна; полуседые волосы, коротко стриженные по современной моде, а лицо не то чтобы моложавое, а молодое. Если бы не седина, она бы по внешнему облику годилась в дочери Сашиному отцу. На ней был черный японский палат до полу. Рукава халата широкие. Лана Пименовна хозяйничала у обеденного стола, движения ее рук так женственны и мягки; лицо прелестно (если б не сомкнутые над переносицей брови и этот ускользающий взгляд больших темных глаз). «Она неискренна. Она меня ненавидит». (И в голову мальчику не пришло, что ей не за что было его любить. Ведь она страдала, глаза ее были воспалены. Саша этого не заметил.)
Вошел отец в домашней куртке, сказал:
— С добрым утром.
— Я принес вашу шляпу, Александр Александрович, вы ее у меня забыли. («А не сказал ли я лишнего?») Я оставил шляпу в передней.
— Папка клялся, что выбросил шляпу в реку! — захохотала Сана.
— Заставляют шляпу носить, а она у меня почему-то на голове не держится. Не шляпа, а верный пес: где бы я ее ни забыл — она возвращается.
Сели к столу.
— Я уже завтракал, — смущенно заявил Саша.
— Вот нечестно! — ответила Сана. — Будешь во второй раз… Вот тебе яйцо — ешь яйцо. А хлеб в тебе намажу. (И вдруг она обняла его и прижалась к его щеке с уже выбивающейся щетинкой.) Я так по тебе стучала! Я так рада, что ты нашелся! Я знала — ты где-то есть. Когда я была маленькой, и придумала вот что; будто спускаюсь в какой-то колодец, а там — подземное царство и живут мальчики… Я руки целую хозяйке колодца и говорю: «Здесь где-то мой брат!..» И зову тебя… А ты мне не откликаешься. Я всегда приставала к папе и маме, чтобы они мне купили брата… Я всех изводила, я так завидовала каждой девочке, у которой брат, братья!..
Все молчали. Лана Пименовна еще суровее сдвинула брови.
Сана была ниже Саши на пол головы, ее волосы щекотали Сашину щеку. Никогда и никто на свете не был так ласков, так нежен с ним.
Вошла домработница, внесла две кошелки с продуктами, видимо приготовленными для дачи, прислонила кошелки к стене, взглянула в сторону Саны, сказала:
— Снюхались!
— Что это значит, Александра Алексеевна? — спросила хозяйка.
— А то, что это я себе говорю, не вам. А то это значит, что вы как есть всю ночь сегодня не спали и не гасили света. А то это значит, что я заглянула в щелку — думала, погасить забыли, — а вы у стола и плачете. Это значит, что хоть и профессор мужик-то ваш, но наплевал вам в душу не хуже, чем самый что ни на есть серопятый. Мужик — он мужик в есть! И ежели вы святая, так это еще не значит, что…
— Довольно! — обомлев, оборвала ее Лана Пименовна и вскочила из-за стола. — Я сама могу за себя постоять, мне не нужны защитники! И… и дети тут ни при чем.
