Завернув снимки в мокром виде в газетную бумагу, мастер поручил еще раз промыть их в воде и досушить дома. (Как далеко был мой дом в ту лихую годину!) Не желая еще раз спасаться в бомбоубежище, я направил свои стопы на кирпичный завод и через час был у знакомого мне с зимы барака. Постучался в дверь, но мне никто не открыл. Выглянула соседка и узнала меня, запомнив с зимнего появления. Она объяснила, что моя тетка с началом интенсивных бомбежек бежала от них в станицу Мечетинскую за Дон, препоручив ключ от своей комнатки ей. Я объяснил цель своего посещения, и она охотно открыла дверь. Она позвала меня к себе и тут же отправила младшую дочь с ведром за вином в ближайший киоск, где оно продавалось в разлив. Это было знаменитое Цимлянское. Продажа велась по довоенной цене без всяких карточек. Я вынул кое-что из своих дорожных запасов. Обедали мы, запивая хорошим винцом. Бомбежки, как по расписанию, повторялись ежедневно три раза в день. Жители поселка прятались в щелях, но сюда ни одна бомба не была сброшена, так как кирпичи не представляли для немцев стратегического значения, хотя именно из них возводились баррикады на западной окраине города. Вечером за ужином мы снова угощались вином. У соседки были две дочери. Старшей было лет семнадцать, а матери до сорока лет. Накануне ее муж был призван и интендантом отправлен на фронт. Старшая дочь строила мне «глазки». Она пригласила подружку, недавно вышедшую замуж и уже проводившую своего мужа на фронт. Та принесла гитару и пела «блатные» песни, подчеркивая ими свое «пролетарское» ростовское происхождение. Но снова послышался сигнал воздушной тревоги, и меня увели в щели за домом. Здесь повторилось то же, что я слышал и в подвале собора днем: слезы и причитания, призывы к всевышнему пощадить их судьбы и кров. С молодушки как ветром сдуло всю ее браваду, она причитала наравне с другими и даже больше.
В условленный день и час я и мои попутчики собрались в пустом здании железнодорожной станции у кассы. Дальние поезда на север уже не ходили. Только пригородный поезд до Новочеркасска стоял у перрона, на нем мы и выехали. Через час мы спустились на пустынную платформу Новочеркасска, и здесь я увидел выходящего из здания вокзала моего бывшего комбата Нила Александровича Зайцева. На его груди сиял новый орден Красного Знамени Сам он выглядел изможденным после тяжелого ранения в грудь, поэтому обнялись мы без прижиманий и похлопываний. Все в группе знали Зайцева и решили «обмыть» его первую награду, а в буфете кстати продавалось Цимлянское. Зайцев получил в госпитале отпуск по ранению и должен был ехать в Краснодар к родным. Прощаясь с ним, я вспомнил о фотографиях и решил подарить одну из них ему, сделав дарственную надпись на обороте. В почтовом отделении нашелся конверт, и я написал письмо родным, в котором известил о выбытии на учебу и тоже вложил пару снимков. Я попросил Нила Александровича опустить это письмо на станциях Кропоткинской или Армавире, что он и сделал. Снимки были получены родными. Летом 1985 года я был приглашен на встречу однополчан 339-й дивизии и узнал, что Зайцев тоже поддерживает связь с советом ветеранов, а проживает он в Москве. Вернувшись, я немедленно обратился в адресный стол Москвы и получил его адрес, но, к великому сожалению, он уже был в другом мире. Его супруга показала мне коробку с его фотографиями, среди которых был и тот мой снимок 1942 года. Она предложила выбрать на память его фотографию — на ней он запечатлен в послевоенные годы, и на его груди были ордена Отечественной войны 1-й степени и Александра Невского в дополнение к тому ордену Красного Знамени еще без колодки. Те ордена чтились, в конце войны как знаки геройского отличия.
Далее до узловой станции Лихая мы ехали на грузовике. Это было 14 июля. Немцы уже выходили в окрестности Лихой и Новочеркасска. Станция была переполнена эшелонами, кроме того, везде поддеревьями стояли только что вышедшие из боя танки, за ними и охотились вражеские «Юнкерсы» Под одной раскидистой акацией танкисты прямо на броне обедали с сухарями из консервных банок и прикладывались к кружкам, черпая прямо из погнутого промасленного ведра какую-то жидкость. Предложили и пехоте. Надо сказать, что танкисты к ней относились с самым душевным уважением, не то что артиллеристы или конники. Мы приняли приглашение, и нам вручили по сухарю и кружке того самого напитка, который оказался разливным коньяком неизвестной марки. Пока мы грызли сухари, они рассказали нам о трагедии под Барвенково и об отходе нескольких армий Юго-Западного и Южного фронтов. Мы об этом ничего не знали.
