С невольным восхищением он видел, что урядники подобранны и мужественны, какими и подобало быть георгиевским кавалерам.
– Геройские урядники-то! – сказал он оказавшемуся с ним рядом Белокопытову, рассудительному и уравновешенному парню из приискателей.
– Тоже мне нашел героев! – презрительно буркнул тот. – Резануть бы сейчас из пулемета, сволочей. Видеть их не могу.
– Ты, Белокопытов, не распаляй себя! – бросил ему третий в их ряду – бывший батрак калганского станичного атамана Спиридон Пахоруков, с синим шрамом на щеке, зачарованно следивший за всем происходящим.
– Не бойся, у меня выдержки хватит. Я держусь спокойно. А вот ты отчего весь горишь и на седле крутишься?
– Да ведь один-то урядник наш, калганский. Кешкой Кокухиным зовут. Нас с ним раньше, бывало, водой не разольешь. Друг за друга горой стояли.
– Он что, богач?
– Какой к черту богач! Батраком до войны был, как и я. На службу его на общественные деньги снарядили. Его и за казака-то не считали, а он домой полным георгиевским кавалером вернулся. Женил его прежний хозяин на своей дочери, и забыл Кокухин своих старых друзей-товарищей… Окликнуть его, что ли?
– Не смей и думать об этом! – прикрикнул Белокопытов. – Тут вон какое серьезное дело, а ты забаву хочешь устроить.
Но Пахоруков не мог успокоиться. Отвернувшись от Белокопытова, он запаленно шептал Ганьке:
– Вот тебе и Кешка Кокухин!.. Разрядился, холера, как на свадьбу. А раньше одни штаны по году носил, с самой весны до поздней осени босиком и пахал и сеял, все ичиги жалел. Интересно, что с ним будет, если меня увидит?..
– Который он?
– Который слева едет и малость на цыгана смахивает.
Навстречу урядникам двинулись Роман, Лукашка Ивачев и один солдат из Мостовки. Про этого солдата рассказывали, что он шутя разгибает подковы. Все трое были храбры и красивы. Только не было у них такого нарядного вида, как у тех, одетых в казачью форму. Но тут Ганька вспомнил, что это свои, а те враги. Он оглянулся на соседей, и при виде охватившего всех напряжения у него сильно забилось сердце уже от страха и гордости за Романа, за верных его товарищей, выбрал которых он не случайно. Мысли его сразу стали другими. «У тех молодцы, да и у нас не хуже. Солдат-то как Илья Муромец. Вот бы сойтись им в шашки трое на трое. Солдат бы показал им. Да и Роман с Лукашкой не подкачали бы», – думал он, готовый, если понадобится, сорвать берданку из-за плеча.
Семеновцы остановились. Зычноголосый старший урядник предупреждающе поднял руку:
– Стой! Дальше нельзя!
«Вот черт, орет как! – возмутился Ганька. – Здесь ему подчиненных нет, чтобы глотку драть».
– Стой! – так же громко скомандовал Роман своим и спросил напряженно следивших за каждым его движением урядников: – Кто вы такие?
– Парламентеры наказного и походного атамана Забайкальского казачьего войска генерал-лейтенанта Семенова!
– Что вам нужно от нас?
– Имеем приказ вручить вам воззвание атамана!
– Просим огласить его! Иначе не примем и разговаривать с вами не будем.
Этого урядники не ожидали. Лица их стали еще напряженней. Старший держал в руках свернутое в трубку воззвание, не решаясь приступить к чтению, а Кокухин нервно теребил темляк своей шашки. Роман понял, что поступил правильно. Воззвание, очевидно, было оскорбительным для партизан.
– На этот счет у нас нет никаких полномочий! – нашелся и крикнул урядник.
– Плевать на полномочия! Читай! – потребовал Роман и тут же пригрозил: – Если в воззвании только ругань да помои на нашу голову, можете поворачивать обратно.
Тогда урядник решился. Он встал на стременах, прокашлялся и хриплым голосом стал читать воззвание. Чтобы лучше слышать его, казаки и партизаны, сами не замечая того, подались вперед. Расстояние между ними сократилось до двадцати шагов.
Семенов предлагал партизанам прекратить ненужное кровопролитие и сдаться его войскам. Он обещал партизан распустить по домам без всякого наказания, но требовал выдать ему за это Павла Журавлева, Василия Улыбина, Степана Киргизова, Варлама Бородищева и всех полковых командиров.
Кончив читать, урядник поспешно сунул воззвание себе за ремень и схватился за поводья, чтобы можно было в любой момент повернуть коня и броситься наутек. «А все-таки здорово он потрухивает», – удовлетворенно отметил про себя Ганька.
