— Дина… я молчал… Мне казалось, что я перестаю верить в свои силы. Путь изобретателя каторжно труден.
Наденька вздохнула горестно и вместе с облегчением, так вздыхают дети, когда обида улеглась, тучи прошли и солнце снова проглянуло в юной душе.
Петр Николаевич выпрямился. На лбу пробежала зыбь морщин.
— Ты помнишь последний наш вечер в Нижнем? Высокий Откос над Волгой и звезды, куда ни взглянешь — звезды, до которых, казалось, протяни руку — достанешь? Ты помнишь?
— Помню. Ты собирался на Луну и звал меня с собою, — улыбнулась Наденька уже с прежней доверчивостью.
— Мечтать легко. А когда начинаешь к мечте пробиваться…
— Ты хотел сделать аэроплан. Теперь передумал?
— Нет, не передумал. Надо прежде научиться летать. Понимаешь, Дина? Самому летать. Тогда мне легче будет построить аэроплан своей конструкции.
В глазах Наденьки вопрос сменился испуганным удивлением:
— Ты с ума сошел, Петрусь!..
Петр Николаевич улыбнулся ей, как улыбаются ребенку, когда он скажет милую глупость.
— Авиация — область новая, неизведанная. Одни зажигаются красотой ее будущего, другие не верят в нее, третьи — боятся.
Наденька метнула в него сверкнувшим слезой взором, впилась пальцами в мягкие, с шелковинкой, кудри его.
— Мне страшно, Петрусь!.. У тебя малокровие. Почему тебя потянуло вдруг на опасное это дело?..
— Почему Пушкин стихи писал? — ответил он вопросом же, вырываясь из ее теплых рук. — Впрочем, сравнивать себя с Пушкиным глупо…
Петр Николаевич лукаво подмигнул Наденьке, собираясь сообщить самое сокровенное:
— Я подал рапорт… Поедем в Петербург. А там у меня вырастут крылья!..
Лежа в постели, Петр Николаевич продолжал с восторженной, почти мальчишеской увлеченностью:
— Помнишь, как зачитывались мы в школьные годы Жюль Верном? Он уносил нас на воздушных кораблях фантазии в сказочные дали. Мы верили ему, как верили отцам. И хорошо делали, что верили! Подумай, сколь гениален этот удивительный человек, так ярко предвидевший Завтра!..
— Завтра из музыкального магазина придет японец. Если мы не раздобудем семидесяти рублей, он увезет пианино, — голос Наденьки притворно сонлив и спокоен.
Петр Николаевич ничего не ответил. Он долго лежал с открытыми глазами и с поющей, безоблачной душой…
5
Петр Николаевич шагал с бусолью под мышкой. За ним почтительно следовали командиры полубатарей, подпрапорщики, фельдфебели и фейерверкеры. Батарея развернулась фронтом к Владивостоку. У трехдюймовых пушек застыла прислуга.
Командир батареи подошел к бомбардиру-наводчику Олейнику.
— Сколько выстрелов произведено из твоего орудия?
— Двести шестнадцать, ваше благородие!
— Орудие еще совсем новое, — заметил Петр Николаевич.
— Так точно, ваше благородие! — снова гаркнул Олейник и, вытянув руки по швам, «ел глазами начальство».
— Быстро ставить прицел и обращаться с оптическим прибором умеешь?
— Так точно, ваше благородие!
— Расскажи о назначении и устройстве орудийной панорамы.
— Панорама служит для точной наводки орудия в цель. На ней имеется кольцо угломера. Это для горизонтальной наводки, ваше благородие…
Петра Николаевича коробило оттого, что этот смышленый солдат, оболваненный ужасной фельдфебельский муштрой, чуть ли не после каждого слова повторяет — «ваше благородие».
— Орудие к бою! — неожиданно громко скомандовал он. — Прицел семьдесят. Прямой наводкой. По отдельному кирпичному зданию. Гранатой!
Десятки офицерских и фейерверкерских придирчивых глаз следили за каждым движением Олейника. Вот он припал к своему орудию, оперся плечом на колесо. Быстро навел орудие, вогнал патрон, хлопнул затвором и взялся за шнур.
Петр Николаевич глянул на часы, потом склонился к орудию, проверил прицел.
— Сноровистый! — похвалил он расторопного бомбардира.
— Рад стараться, ваше благородие!
— Не нравится мне только, что ты то и дело повторяешь — «ваше благородие». Называй меня просто «господин поручик».
— Слушаюсь, ваше благородие! — выпалил Олейник.
Все номера не удержались от смеха. Засмеялся и Петр Николаевич.
Офицеры батареи многозначительно переглянулись. Фельдфебели и фейерверкеры недоумевающе и обиженно пожали плечами. «Чудн
