Отчий дом - страница 37
Петр Николаевич обошел весь строй, побеседовал с солдатами, потом громко скомандовал:
— Батарея, к бою!
Номера бросились к орудиям. Петр Николаевич сверился с компасом и приказал повернуть орудия на шестьдесят градусов.
— Шрапнелью!.. Прицел семьдесят пять!..
Оглушительно и часто захлопали затворы. Батарея была готова к команде «огонь!».
— Молодцы! Спасибо за службу! — повеселев, воскликнул Петр Николаевич.
Батарея дружно и раскатисто ответила:
— Ра-ады стара-аться, ва-аш-скоро-одь!..
Глаза командира батареи лучились ласково и задорно.
— Работе время, потехе — час, — сказал он. — Теперь можно и сплясать. Ну-ка, плясуны, три шага вперед!
Вся батарея сделала три шага вперед. Петр Николаевич изумленно поднял брови и расхохотался.
— Все — плясуны?.. Превосходно! Становись в круг!
Батарейцы образовали большой круг. Несколько солдат уже несли из палаток гармони и балалайки.
Первым вышел на середину Олейник, с уморительной серьезностью приглашая кого-то. Три балалайки задорно и весело заиграли «барыню». Маленький солдат с кривыми ногами от сиденья на широком седле артиллерийских лошадей, с презабавною добродушною улыбкою на курносом лице, не вышел, а прямо-таки выплыл навстречу Олейнику, по бабьи помахивая платочком и время от времени в сладостной истоме закрывая плутоватые глаза.
Батарейцы сопровождали пляску одобрительным хохотком:
— Жарь, Олейник!.. Такой крали тебе и во сне не снилось!
— Давай, давай!.. Балалайки дармовые, подметки казенные!..
Олейник не отвечал. На лице его было выражение важного достоинства, а ноги ходили все быстрее и быстрее, будто принадлежали другому человеку.
Вдруг грянуло несколько гармоней, раздался залихватский свист и в круг ворвалось десятка полтора новых плясунов. Они вертелись волчками, по-хохлацки подпрыгивали высоко вверх и падали, выбрасывая попеременно то одну, то другую ногу.
выкрикивали плясуны под задорный присвист из круга.
Высокий худой солдат часто-часто выбрасывал вперед ноги в обмотках и грубых, как булыжник, «чоботах». Рыжий немолодой батареец с круглым лицом, обсыпанным коричневыми веснушками, будто на него маляр тряхнул кистью, заломив назад папаху и подкрутив огненные усы, запел неожиданно тонким голосом и пошел по кругу, раскачиваясь утицей:
Громкий смех заглушил звон гармоний и балалаек.
Петр Николаевич смотрел-смотрел, любовался-любовался да и сам пустился в пляс.
— Эх!.. Хорошо! — весело прикрикивал он, выбрасывая в стороны руки, как крылья.
Чуть поодаль тихонько переговаривались офицеры:
— Поглядите на командира батареи.
— Он с ума сошел. Право, с ума сошел!
Теперь уже вся батарея, будто и впрямь все с ума посходили от радости и веселья, плясала, прыгала, кричала, пела, хохотала…
Час спустя Петра Николаевича потребовал к себе командир бригады. Генерал хмурил седые брови и поминутно зло теребил темные усы.
— Поручик! — сказал он недовольно. — Ваше поведение наводит меня на печальные мысли. Да, да! Печальные! Хоть вам и очень весело, поручик!.. Сегодня, во время учений, ваша батарея выглядела не то как хохлацкая свадьба, не то как нижегородская ярмарка!
— Я полагал, ваше превосходительство, что в перерыве между учениями солдатам можно и повеселиться.
— Вот-вот! Повеселиться!.. Оттого и вы, офицер, командир батареи, пустились в пляс под балалайку вместе с рядовыми!
— Виноват, ваше превосходительство, — едва заметно улыбнулся Петр Николаевич, — хотя и не вижу в том ничего дурного.
Эта слабая улыбка, промелькнувшая на лице строптивого поручика Нестерова, вызвала у генерала еще большую вспышку гнева. И как всегда в подобных случаях, он перешел на свистящий полушепот, который, набирая силу, переходил в сиплый крик:
— Вы не видите ничего дурного и в том, что посягаете на воинский устав, обучая солдат называть вас «господин поручик» вместо «ваше благородие»!
