Палец билетера пробежал по списку, висевшему рядом. В глазах работника цирка появилось недоброе выражение. Нахмурившись, он некоторое время молча оглядывал мужчину и детей. Затем, подчеркнуто не торопясь, разорвал на мелкие кусочки пропуска и бросил их на землю.
— Эти ни к черту не годятся, — проворчал билетер.
Стоящий внизу мужчина покраснел.
— Я не понимаю …
— Ты не вывесил рекламные объявления, — рявкнул билетер. — Проваливай отсюда, кретин.
Девочки недоуменно посмотрели на отца, ожидая, как он поступит.
Лицо мужчины побелело от гнева. Он хотел было что-то сказать, но, посмотрев на детей, промолчал. Затем, закрыв глаза, словно пытаясь успокоиться, вновь посмотрел на билетера, на своих девочек и сказал:
— Пойдемте отсюда, дети. Домой пойдемте.
Он повел их прочь от балагана. Дети ничего не сказали и лишь несколько раз озадаченно оглянулись на билетера.
Я подошел к нему и спросил:
— Зачем вы так поступили?
Он подозрительно оглядел меня.
— А вам какое дело?
— Важное, вполне возможно.
Он раздраженно пояснил:
— Я порвал пропуска, потому что он не вывесил рекламные объявления.
— Я это уже слышал. Объясните, пожалуйста.
Он вздохнул так тяжело, будто это стоило ему денег.
— Обычно наш рекламный агент приезжает в город за две недели до нашего прибытия. Он оставляет объявление у владельцев магазинов, парикмахерских, мастерских по ремонту обуви, у частных домовладельцев и так далее, чтобы те, в свою очередь, их развесили или расклеили. За это они получают бесплатные пропуска на представление. Но эти люди не знают, что мы их проверяем. И поэтому, если где-либо объявления не висят, как это было договорено, пропуска недействительны.
— Понимаю, — сухо сказал я. — И поэтому вы рвете пропуска прямо перед их лицами, в присутствии их детей. Возможно, тот мужчина поторопился снять объявление с витрины своей лавочки. Возможно также, что эти пропуска ему дал кто-то другой, кто снял врученное ему объявление со своего окна раньше.
— Какая разница? Пропуска все равно недействительны.
— Что касается пропусков, возможно, вы и правы. Но вы хоть понимаете, что вы сделали?
Его глаза сузились. Он явно пытался понять, кто перед ним, и представляю ли я какую-нибудь для него угрозу.
— Вы совершили один из самых жестоких человеческих поступков, — продолжил я серьезным тоном. — Вы унизили отца на глазах его детей. Вы нанесли ему и им незаживаемую душевную рану, которая останется с ними, пока они живы. Он приведет этих детей домой. И что же он им скажет?
— Вы из полиции?
— Нет, я не полицейский. Дети в таком возрасте смотрят на отца как на самого лучшего человека в мире. Самого доброго. Самого храброго. И теперь они запомнят, что нашелся другой человек, который плохо обошелся с их отцом, и тот не смог ничего с этим поделать.
— Я разорвал их пропуска. Ну и что? Мог же он купить билеты? Вы, случайно, не из городского управления?
— Нет, я не оттуда. Разве можно ожидать, что он купит билеты после того, как его так унизили? Вы не оставили ему ни малейшего шанса. После того, что произошло, он не мог купить билеты. Вместе с тем он не мог достойно отреагировать на вашу грубость, потому что он был с детьми. Он ничего не мог. У него не было другого выбора, кроме как отвести детей домой, которые хотели посмотреть ваш жалкий цирк и теперь не могут этого сделать.
Я посмотрел на нижнюю ступеньку небольшой лестницы, ведущей на возвышение, где он сидел. Там валялись клочки картона — осколки разбитых чьих-то надежд, чьей-то мечты, — так называемые доказательства ужасного преступления, заключавшегося в том, что люди не вывесили или слишком рано сняли объявления. Я сказал билетеру:
— Вы могли, по крайней мере, ему что-то объяснить. Вежливо и спокойно.
Он обнажил свои желтые зубы.
— Мне не платят за вежливость. И потом, мистер, мне нравится рвать пропуска. Это доставляет мне удовольствие.
Вот в чем, оказывается, дело. Он был маленьким человеком, которому дана маленькая власть, и он пользовался ею как Цезарь.
Билетер приподнялся со стула.
— Проваливайте, мистер, и поживее. Иначе мне придется спуститься и проучить вас как следует.
