Как описать тебе, мой друг, мое состояние перед лицом совпадений, которые захватывают воображение, устрашают? Вне всякого сомнения, если бы не глаза, все было хорошо в этой бедной девушке. Она очень понравилась жене. Все мои попытки под различными предлогами удалить служанку из нашего дома не увенчались успехом. Если бы жена знала правду! Но я так и не решился рассказать ей. В моем собственном доме, открыв дверь или войдя в комнату, или перешагнув порог, в любой момент я мог встретиться с неумолимым взором проклятых глаз, которые, уставясь на меня своими черными ирисами, казалось, говорили: «Ты думаешь, что мы перестали искать тебя? Ошибаешься. Мы здесь и никуда отсюда не уйдем. Никогда!»
Чтобы избегать встречи с преследовавшими меня глазами, я пытался заниматься всякими делами, приглашал в дом гостей. Но магическая сила глаз меня порабощала, и, в конце концов, я уже не мог отделить себя от них. Поэтому я все меньше и меньше выходил из дома, стараясь выполнять в нем даже свои служебные обязанности.
Клянусь тебе, кроме глаз меня ничего не интересовало в личности служанки. Вспоминаю сейчас: была она среднего роста, склонная к полноте, и ее лицо — как заметили газетные репортеры с обычной своей беззастенчивостью — не представляло собой желанный объект для соблазнителя. Возможно, в ее улыбке и присутствовала доброта, но далекая от всякой чувственности.
«Я очень бы хотела освободиться и тебя освободить… Ты даже не представляешь, какими всесильными и властными являются эти глаза!» — казалось, повторяли, не произнося слов, ее тонкие губы, которые позже я видел вздувшимися с выступившей на них сукровицей.
На суде прокурор красноречиво разглагольствовал относительно дегенерации личности. Я бы мог возразить ему, рассказав присяжным о власти безжалостных глаз или предоставив им возможность самим заглянуть в бездонный омут их проклятой черноты. И, если бы прокурору удалось заставить мертвую служанку заговорить, она бы несомненно, поблагодарила меня за то, что я освободил ее от столь губительного соседства с неумолимо жестокими глазами. Теперь ты понимаешь?
Нужно ли рассказывать об остальном? О невыносимости внутреннего разлада, о тесноте дома, где не было угла, спасающего от преследования вездесущих глаз? То, что произошло, наверняка, уже случалось сотни раз раньше. Моя жена оттягивала роковую развязку, находясь постоянно со мной. Но однажды я и служанка оказались в доме одни и …
Она готовила что-то из еды на кухне и, очевидно, знала о моих намерениях, потому что я слышал ее голос, словно умоляющий не приближаться к ней… Голос звучал в моей голове, и все же в мольбе содержался намек на то, что она не будет противиться тому, что произойдет.
Сколько длилось состояние неопределенного ожидания, не знаю… Час, полчаса? Мне показалось, что прошла вечность. Может быть, из-за того, что проклятые глаза, подвергая мучительной пытке, смотрели на меня в эти минуты ожидания особенно жестоко? Разве они не говорили мне раньше губами служанки, что надо поскорее завершить то, что я задумал? Наконец, я услышал шаги. Тотчас же вскочил на ноги и бросился в полутьму коридора. Мои вытянутые вперед руки с убийственной яростью хотели столкнуться с враждебными зрачками, мерцавшими впереди. Глаза, проклятые глаза, тоже спешили вцепиться в меня своим всесильным взглядом. Почему эта встреча произошла в потемках, где я не мог различить лица служанки, ее гладкую шею, полноватое тело, все то, что могло унять мою ярость? Что-то было в происходящем фатальное и мистическое… Позже я стал понимать, что в постановке всей этой сцены присутствовала ужасная фальшь. Ведь я ничего не имел против служанки, клянусь тебе. Я хотел лишь избавиться от глаз. И, если мои пальцы сжались вокруг ее горла, то это произошло из-за неловкого движения. Случайно. Инстинктивно, что ли. Вместо того, чтобы широко открыть глаза, ужаснуть таинственными зрачками, непроницаемыми ирисами, смертельной белизной гладких яблок, огромных и блестящих, она сомкнула веки.
Клянусь тебе, я бы довольствовался этой победой, и руки с благодарностью освободили бы ее горло … Но, как написано на роду, этим глазам суждено окраситься кровью в ней и во мне. Когда ее тело обмякло, а кожа похолодела и стала твердеть, глаза вновь широко раскрылись, превратившись в черные пропасти, и, не мигая, уставились на меня. И не закрывались еще очень долго … До тех пор, пока моя рука не опустила на них веки…
