От Русской земли к земле Киевской. Становление государственности в Среднем Поднепровье в IX–XII вв. - страница 59
А.А. Зимин предложил более оригинальную точку зрения. По его мнению, перенос торга «на Гору», то есть к княжеской резиденции, преследовал задачи не ограничения политической активности свободного киевского населения, а, наоборот, распространения на них своего покровительства[603]. Почти двадцать лет спустя И.Я. Фроянов выдвинет схожую идею: по его мнению, «…главное в переносе киевского торга заключалось, на наш взгляд, не в перемещении собственно торжища, а в переводе веча поближе к Св. Софии и княжеской резиденции — сакрально значимым местам города. Вече как бы вводилось в круг высших институтов, направлявших течение общественной жизни»[604].
Позже, в середине 2000-х гг., П.В. Лукин, опираясь на работу польского историка Я. Банашкевича о вечевых традициях балтийских славян, выступил с утверждением, что древнерусский торг, как и его западнославянские и балтийские аналоги, являлся местом санкционированных общественных контактов, в том числе и вечевых собраний. Следовательно, по мнению исследователя, акция Изяслава преследовала цель ликвидации самой инфраструктуры рыночных собраний[605]. С этой аргументацией отчасти согласился и В.В. Пузанов, указав на то, что действия Изяслава Ярославича — как репрессии против сторонников Всеслава, так и перенос торга — деморализовали киевскую общину[606].
В любом случае факт остается фактом: до событий конца XI в., связанных с ослеплением Василька, об активности киевлян на страницах летописи практически нет упоминаний. Следовательно, определенное снижение политической активности «киян» имело место.
Рассматривать же перенос Изяславом торга как уступку со стороны князя, приближение веча к княжеской резиденции[607] для второй половины XI в., на мой взгляд, несколько преждевременно. Ниже я постараюсь объяснить свою позицию.
Необходимо начать с того, что отождествление княжеского двора с территориями близ Софийского храма представляет собой одно из значительных историографических заблуждений второй половины XX в. Чтобы не быть голословным в этом утверждении, постараюсь более подробно аргументировать свою точку зрения.
По вопросу о локализации княжеского двора в литературе нет единого мнения. Начиная с М.Ф. Берлинского[608], «княж двор» локализовали в пределах «города Владимира». Эту точку зрения разделяли Н.В. Закревский, Н.И. Петров, B.А. Богусевич, М.К. Каргер, П.П. Толочко и С.Р. Килиевич[609]. Иная точка зрения восходит к мнению Н.А. Максимовича, размещавшего «княж двор» у стен Софии[610]. Сторонниками данного подхода являлись И.Е. Забелин, Н.И. Кондаков, А.В. Прахов, а в настоящее время — C.А. Высоцкий[611]. Как же соотносятся эти предположения с показаниями источников?
Действительно, сообщения о княжем дворе под 1068 г. говорят о том, что «княж двор» размещался в пределах «города Владимира»[612]. Начиная с XII в. на страницах летописей упоминается «великий двор» и «Ярославов двор». При этом объединение этих определений зафиксировано только под 1150 г., когда Изяслав Мстиславич, в очередной раз заняв Киев, «…и Оугры позва со собою на обѣдъ и Кияны и ту обѣдавъ с ними на велицемъ дворѣ на Ярославли»[613]. Во всех остальных случаях «великий двор» и «Ярославль двор» употребляются как самостоятельные понятия[614]. Однако контекст их употребления дает основания утверждать, что описывают они одну и ту же княжескую резиденцию.
Отождествление княжого двора XI в., находившегося в «городе Владимира», с «великим двором» летописных текстов XII в., на мой взгляд, совершенно неправомерно. Напомню, что ключевым аргументом сторонников данной концепции является утверждение, что церковь Святого Василия, заложенная в 1183 г. Святославом Всеволодовичем на «…вѣлицемъ княжемь дворѣ…»[615], и церковь, которая была создана Владимиром Святославичем в 996 г., представляют собой один и тот же храм. Однако такое отождествление сталкивается с рядом вопросов.
