Те трудные, рассеянные, атомизированные формы общения, что из-обретает индивид, вышибленный из жестких матриц своих - предначертанных судьбой, рождением, социальной принадлежностью - связей и сращений, - это рискованные формы дружественных, глубоко личных отношений и привязанностей. Это общение "аутсайдеров" - одиночек, - совершающих свой самостоятельный и свободный выбор. Выбор будет неудачен - человека ждет предательство, муки, смерть. Смерть может быть при любом выборе; но духовная смерть предопределяется выбором. Также - духовная свобода. И такая ситуация есть в XX веке - не исключительный, но - "массовый случай". Часто вся жизнь состоит из таких разорванных, дискретных, решающих точек (средоточий). Линейное, векторное движение жизни и сознания почти исчезает.
Судьбы "массы" одиноких людей (миллионов и миллионов) зависят от силы, пластичности и решимости малых групп.
От их сопротивления против сгущенной, амебоподобной мощи современных мегаколлективов... И в таких перипетиях обыденный, одинокий поступок все чаще обретает роковой, "акмейный" характер, обретает смысл решающего действия "на прошлое" и "на будущее" индивидуальных - и не только индивидуальных - судеб.
Вдумаемся в эту предельную ситуацию. Вдумаемся в себя.
Вот точный и художественно осмысленный диагноз тех "откатов" к началам бытия и сознания, к решающим моментам выбора, о которых я здесь говорил. Это - фрагменты из "Записок блокадного человека" Лидии Гинзбург (о ленинградской блокаде).
(1). "В обстоятельствах блокады первой, близлежащей ступенью социальной поруки была семья, ячейка крови и быта с ее непреложными требованиями жертвы. Скажут: связи любви и крови облегчают жертву. Нет, это гораздо сложнее. Так болезненны, так странны прикосновения людей друг к другу, что в близости, в тесноте уже трудно отличить любовь от ненависти - к тем, от кого нельзя уйти. Уйти нельзя было - обидеть, ущемить - можно. А связь все не распадалась. Все возможные отношения - товарищества и ученичества, дружбы и влюбленности - опадали как лист, а это оставалось в силе. То корчась от жалости, то проклиная, люди делили хлеб".
(2). "В период наибольшего истощения все стало ясно: сознание на себе тащит тело. Автоматизм движения, его рефлекторность, его исконная корреляция с психическим импульсом - всего этого больше не было. Оказалось, например, что телу вовсе не свойственно вертикальное положение; сознательная воля должна была держать тело в руках, иначе оно, выскальзывая, срывалось как с обрыва. Воля должна была поднимать его и усаживать или вести от предмета к предмету... Обязательно, встав с постели, подойти к окну. Многолетний утренний взгляд из окна... получил новый смысл - стал вопросом, обращенным к миру и ожиданием ответа".
(3). "Круг - блокадная символика замкнутого в себе сознания. Как его прорвать?.. Как разомкнуть круг поступком? Поступок всегда признание общих связей (без которых можно только мычать), даже вопреки человеку для него обязательных, хотя эгоцентрики твердят, будут и впредь твердить (в мировом масштабе) о самообманах, и неконтактности, и об абсурде... Написать о круге - прорвать круг. Как-никак поступок. В бездне потерянного времени найденное"104.
Вернусь к основной идее.
В XX веке сознание и мысль человека все время отбрасываются как бы к самому началу его бытия, к той грани, где бытие (в точке - "быть или не быть") и мысль (в точке - "я мыслю, следовательно...") взаимопредопределяют друг друга, существуют как бы на заре становления человека человеком. Смысл и тяготение истории должны - в жизни каждого человека - "переигрываться" заново, впервые.
В идею начала втягивается и следующий момент.
3. ...В жизни, и сознании, и мышлении людей XX века обнаруживается неизбежность рассогласования, жесткого столкновения (и своего рода боровская дополнительность) между основными, цивилизационно-автоматизированными "регуляторами" человеческого поведения, деятельности. Между моралью и искусством; наукой и философией; разумом и - рассудком; памятью и воображением, наконец, хаосом стихийных сил и - упорядоченностью, гармоничностью душевной жизни... В этом распадке, все расширяющемся зазоре бытие человеческого духа уже не может слиться (хотя страшно сближается) с бытовой, самоуспокоенной само-собой-разумеемостью. Сопряжение всех этих граней - а без них наш самостоятельный поступок вообще невозможен становится мучительно вопрошающим, отчаянной трудностью, предельной коллизией "быть или не быть" для каждого человека. (Мера сознания этой вопросительности и этой дополнительности - это уже другое дело.) Чтобы поступать сознательно, необходимо заново, изначально решать и перерешать вопросы бытия. Необходимо заново (каждому - для себя) изобретать исходные нравственные и мыслительные и эстетические коллизии.
