Тут же привезли в кабинет Сталина И.М. Беспалова, бывшего редактора. От страха не мог стоять – ноги подкашивались.
Сталин сощурился:
– Значит это вы решили напечатать этот сволочной кулацкий рассказ?
Редактор лишь что-то мычал бессвязное. Он был на грани обморока. Его увели.
Сталин подвел итог: приказал Фадееву написать разоблачающую Платонова статью и напечатать ее в ближайшем номере того же журнала.
Фадеев был человек исполнительный. Уже через несколько дней довольно объемная его статья «Об одной кулацкой хронике» была написана. Таков он был, будущий главнокомандующий советскими писателями: сам же взял у Платонова повесть, напечатал ее, а затем обгадил не столько даже сочинение Платонова, сколько себя самого. Он сам себя высек, как та унтер-офицерская вдова.
Статья Фадеева была грубой и доносительной. Платонова он с ног до головы обклеил расстрельными ярлыками. Он как бы красовался собственной срамотой и искренне не понимал, что если Платонов и пошел поперек «линии», то сам он пошел поперек стыда и совести *.
Сегодня читать эту статью Фадеева невозможно: стошнит…
О разговоре Фадеева со Сталиным в литературных кругах узнали мгновенно, и доброхоты, встречая Платонова, пряча сочувственные глаза, говорили: «Скоро тебя…» Циники же похохатывали, коломбуря: «Это пойдет ему впрок».
Нет, Платонова не расстреляли, не посадили, но из литературы за ненадобностью выкинули мгновенно. В подобных ситуациях система сбоев никогда не давала.
На Платонова насели не вдруг, но сразу.
4 июня 1931 г. пленум РАПП принял резолюцию, в ней повесть «Впрок» расценили как проявление «активизации враждебных элементов на литературном участке идеологического фронта». А июльский пленум РАПП зачислил Платонова, припомнив заодно и «Усомнившегося Макара», в «агенты буржуазии и кулачества в литературе».
Поносили Платонова и «Литературная газета» (статья А. Селивановского от 10 июня 1931 г.), и «Правда» (статья В. Дятлова от 18 июня 1931 г.). В. Дятлов бил в поддых: он обвинил Платонова в «правом уклоне» и в «кондратьевщине». А это – почти гарантированная «зона», ибо к лету 1931 г. по делу Трудовой крестьянской партии были уже осуждены более 2000 человек. Их обвинили в попытке «свержения советской власти». В. Дятлов по сути рекомендовал пополнить этот список Платоновым.
Платонова более всего оскорбляло то, что его, сына рабочего, практически чистопородного люмпена, какие-то Авербахи, Фадеевы и Либединские пролетарским писателем не считали. В это время журнал «На литературном посту» распространил среди писателей анкету – «Какой нам нужен писатель». Свой вопросник получил и Платонов. Решил объясниться со своими хулителями через эту анкету.
27 июня 1931 г. Платонов заполнил свой экземпляр анкеты. Он писал в ней, что «новый писатель», в отличие от прежнего, «все более становится пролетарием». «Чистым» современный писатель быть не может. И поясняет: «Он должен иметь политехническое образование и броситься в гущу республики». Сожалеет, что не может пока писать так, «как необходимо пролетариату и мне самому».
И хотя это «объяснение» более напоминает капитуляцию, ответ Платонова так и не напечатали. Он был уже «за штатом» советских писателей и мнение его уже никого не интересовало.
24 июля 1931 г. Платонов пишет Горькому. Думает, что тот поймет, защитит: «Я хочу сказать Вам, что я не классовый враг, и сколько бы я ни выстрадал в результате своих ошибок, вроде «Впрока», я классовым врагом стать не могу, и довести меня до этого состояния нельзя, потому что рабочий класс – это моя родина, и мое будущее связано с пролетариатом… Мне сейчас никто не верит – я сам заслужил такое недоверие. Но я очень хотел бы, чтобы Вы мне поверили… Я не классовый враг…»
Грустно читать подобное, да еще в письме к человеку, как раз в то время публично прославлявшего и коллективизацию, и все подряд политические процессы. Платонов был в отчаянии, а, отчаявшись, можно согласиться с чем угодно.
Почитаем еще это письмо-самооговор: признал Платонов «после опубликованных критических статей», что его повесть «принесла вред». А его намерения остались как бы и не при чем: «…хорошие намерения, как известно, иногда лежат в основании самых гадких вещей». Ответственности за «Впрок» с себя «не снимает». И поясняет пролетарскому гуманисту: «Это значит, что я должен всею своей будущей литературной работой уничтожить, перекрыть весь вред, который я принес, написав “Впрок”».
