Предупреждал Юрко, что вместе с Ряжском и вся казна, кою князь из Рязани вывезти повелел, тоже нехристям достанется. Он, Золото, ее, конечно, запрячет, в землю укрыв, что уже сейчас делает, но ненадежно все это будет. Стоит одному только из тех, кто ямы копали и добро укрывали, в плен к степнякам попасть, как пиши пропало. Прижгут ему руки-ноги злодеи-половцы, и выложит тот всю правду — где и чего зарыто.
Убить же всех тех, кто ныне землю роет, он никак не может — и без того воев мало, да и те не двужильные, чтоб днем и ночью приступы отбивать, а степняки, как на грех, даже на малый час глаз сомкнуть не дают.
А еще воевода сообщал, что ежели не успеет князь вовремя, то он ему место сообщает, где и что он зарыл, дабы ничего не пропало. Дальше же перечень шел, и каждое слово в нем — услада для слуха ханского.
— А ну-ка, зачти еще раз про то самое, — буркнул он, с трудом пряча довольную улыбку.
Грамотный толмач из пленных русичей, с ненавистью покосившись на Юрия Кончаковича, снова начал послушно читать по складам:
— «А все гривны, числом двенадцать тыщ, кои в двух дюжинах сундуков, мы сразу под крыльцом твоего терема зарыли на сажень глубиной. И когда тамо копнуть повелишь, то все серебро в полтораста пудов отыщешь. Злато же в ином месте захоронили, от зерна одну скотницу освободиша, и поклали туда все шесть ящиков на три дюжины пудов без малого. Опосля того сызнова все пшеничкой присыпали, дабы басурманин не догадался. Ларцы же с каменьями дорогими я один захоронил и место то приметное…»
— Хватит, — оборвал нетерпеливо хан, махнув небрежно рукой. — Ступай отсель.
Низко склонившись, толмач вышел. Тут же, сразу на выходе, проворные степняки ему снова колодки на ноги набили, а в руки кость конскую сунули милостиво — на, мол, погрызи, на ней мясо еще осталось.
Мясо голимое без хлеба такой сытости не дает, опять-таки конину с говядиной или со свининой не сравнить, но и на том спасибо. Ныне не до выбора Пятаку. Тем более не первый год он уже в плену — третий, так что привык. Взяли его еще под градом Корсунем, близ реки Рось. Первая сторожа киевская, что в одном дне верхового пути подальше в степи стояла, оплошала малость, зазевалась, не зажгла костер тревожный. За грех свой они в ту же ночь сполна рассчитались — все под половецкими саблями полегли, но тем, что в плен попали, от того легче не стало.
Помимо ратников, числом с пяток, половцы изрядно живого товара нахватали. С сотню, не меньше, в степь увели. Потом, известное дело, на продажу в Судак[101] погнали. Его самого от рабства случай спас, точнее, зубы ханские.
Разболелись они у Юрия Кончаковича не на шутку. Шаман целый день с бубном вокруг костра прыгал, потом обливаясь, — не помогло. Что делать? И тут хану про книжицу в темно-коричневом переплете вспомнилось. Ветхая она была, да и читать опять же некому. Но помнил он, что когда их вместе с отцом, славным Кончаком, русский поп крестил, то все время из нее какие-то заклинания читал.
Книжицу эту священник потом вместе с крестами им подарил на прощанье и сказывал, что жил давным-давно человек Кристос, который могучую силу имел. Мог даже мертвых из могил поднимать — вот как велика сила его была. Потом сам себя тоже из мертвых поднял, походил еще малость по земле и затем живой на небо ушел.
Зачем он так торопился, хан поначалу не понял. Потом лишь догадался — скучно ему стало. Опять же любопытство, наверное, взяло — что там да как на небе. Поп сказывал — он опять скоро спустится. Это тоже понятно было: как наскучит, так и вернется. Но главное не в этом заключалось, а в том, что в книжице этой все его заклинания были прописаны.
Юрий Кончакович повелел ее всюду за собой возить. Пусть читать и не может никто, но и выбрасывать боязно. Вдруг Кристос, который ныне еще по небу гуляет, узнает, как хан с его заклятиями нехорошо поступил. Спустится он по такому случаю и накажет степняка. Скажем, саблей пополам разрубит, а мясо собакам раскидает. Коль сила у него так велика, то ведь ему никто и воспротивиться не сможет. Ты еще лук доставать будешь, а Кристос тут как тут: стукнет тебя кулаком могучим по лбу или еще какую казнь учинит.
