— Тут ты сам виноват, — тяжеловесно брякнул Удатный. — Не надо было ему под Коломной раны перевязывать да нянькаться, — и замолчал смущенно.
— Я не о нем — о ней думал, — честно произнес Константин. — Боялся, что больно ей сделаю. И потом, пусть не самолично, но все равно, ответ на мне, как на князе, за смерть его. И кем я перед ней предстал бы — убийцей ее мужа? От такого до самой смерти не отмыться.
— Чудной ты, рязанец, — хмыкнул недоуменно Мстислав. — Никак я что-то в толк не возьму, чего ты сейчас от меня хочешь? Почто позвал?
— Оправдаться хотел да объяснить все как на духу.
— Ну, считай, что объяснил и оправдался. А что ты не досказал, — и лукавая усмешка плутовато скользнула в русую бороду Удатного, — то мне Ростислава поведала. И про водяного сказывала, и про то, какой ты есть. Потому и сижу тут, а иначе говорить с тобой и вовсе бы не стал… Ну, ладно. С этим все. Дале-то что?
— А какой я есть? — затаив дыхание, спросил Константин. — Что она сказывала-то? Ты уж тоже, как на духу, Мстислав свет Мстиславич. Не томи душу, скажи без утайки.
— Ишь какой хитрый, — громогласно загрохотал смехом, хотя и несколько фальшивым, галичский князь.
Впрочем, он тут же умолк и смущенно кашлянул.
— То не для твоих ушей. Она передо мной как на исповеди, а это — сам понимаешь — святое. Одно лишь могу поведать — плохого там ни слова, ни полсловечка не было. Ты лучше продолжай, что сказать хотел, — ушел он от щекотливой темы.
— А чего тут говорить-то, — пожал плечами Константин. — Мира я хочу — неужто не ясно? И не только мира. Не тем мы сейчас занимаемся. Тут враг страшный чуть ли не на пороге стоит, а мы меж собой грызться продолжаем.
— Что за ворог? — построжел лицом Мстислав.
— Да ты и сам небось слыхал от гостей торговых про безбожных татар, кои ныне начали всю хорезмийскую страну зорить нещадно.
— Так, краем уха, не боле. Да и не любитель я купчишек слушать. Не мое это, — сознался Мстислав и полюбопытствовал, не утерпев: — А что, и впрямь они так сильны?
— Не то слово. Они свое войско не на тысячи — на десятки тысяч делят. Называют каждую тумен.
— Одному человеку таким скопищем, пожалуй, тяжко командовать, — как практик, заметил Мстислав.
— Тысяцкие у них тоже имеются, как и у нас, — поправился Константин. — И сотники есть, и десятники тоже.
— А-а-а, ну тогда ничего — управятся, — успокоенно отозвался Удатный.
— И таких туменов у них больше двадцати[94], — вздохнул рязанский князь.
— Ого! — присвистнул Мстислав. — И вправду силища. Но о них нам думать рано. Сам помысли, где Хорезм, а где мы.
— Вот и шах ихний Мухаммед тоже так думал, — заметил рязанский князь. — Теперь кается, поди, да поздно.
— То шах, а то мы — Русь святая, — поучительно поднял палец Мстислав. — К нам они ежели и придут когда-нибудь, так и уйдут несолоно хлебавши. Не родился еще тот ворог, который Русь бы одолел, — добавил грозно.
— Может, и не родился, — вздохнул Константин, пытаясь припомнить, в каком именно году появился на свет разоритель Руси хан Батый.
Вроде бы уже должен был — не двадцатилетним же он на Русь пошел. К тому же не первая это у него кампания была. Он до того успел всю Волжскую Булгарию разорить. Хотя какая разница. Не в нем же дело. Его не будет — иной придет. Если память не подводила, к пределам Рязанского княжества сразу тринадцать чингизидов подкатили. И какое имеет значение, кто именно во главе того войска стоял или стоять будет.
— Только в одном случае мы их побьем, — добавил Константин веско. — Если все заодно встанем.
— А как же иначе? — искренне удивился Мстислав. — Только так.
— Что-то не вижу я единства этого, — буркнул рязанский князь.
Ему еще много чего хотелось бы сказать. Например, о том, как бездарно былая слава Руси ныне проворонена. Это когда-то воитель Святослав громил Хазарский каганат, когда-то Вещий Олег прибивал свой щит к вратам Цареграда. Все это было, никто и не спорит, но когда?! Уж больно много воды с тех пор утекло. Считай, двести лет без малого грызутся потомки Рюрика за свои вотчины — все делят их и никак поделить не могут.
Результат же налицо — ныне о Руси в Европе и не слышно вовсе, будто и нет такой страны. Могущественная держава, породниться с которой считали за великую честь короли Венгрии, Польши, Норвегии, Чехии и Франции, незаметно превратилась в кучу княжеств. Да, куча большая. Можно сказать, огромная. А что толку? Кучи, они разные бывают. В иной, кроме самих ее размеров, да еще запаха, вовсе ничего хорошего нет.
