— Да тебя, кого же еще. Не величать же тебя княжьим имечком. Вот я и перекрестил[75], — невозмутимым шепотом ответил ведьмак.
— Коль обождете малость, так вам и невеста с женихом поклонятся наособицу, не как всем прочим.
— Лишь бы счастье у молодых было, — отмахнулся ведьмак. — А подарок что — тьфу.
— А с чего счастью не быть, коли бретяницы[76] с житницами[77] полным-полнехоньки, да и скотница[78] тоже не пустует, — крикнул Хрипатый на ходу, торопясь к гостям.
— С Вассы и не быть, — вполголоса мрачно произнес Маньяк и усмехнулся иронично. — А ему лишь бы все кладовые добром набиты были. Хотя и жених такой же. Польстился на приданое, а то, что на роже у невесты черти горох молотили, — это пустяк. Да если бы только на одной роже…
— Ты что, раздевал ее? — поддел Константин, но ведьмак на подколку не отреагировал, ответив серьезно:
— Я-то в том давно не нуждаюсь. Просто вижу, и все. Я тебе и еще больше поведаю. Мнится мне, что это она отца своего с колдуном вместе на Вассу натравила. Нрав у девицы такой, что сам Хворст[79] позавидует, — он махнул рукой, считая тему исчерпанной, и вновь перевел разговор на отца невесты: — А ты примечай, примечай, княже, — лукаво улыбнувшись, заметил он Константину. — Ведь это твой тиун. Что тебе положено, он честно на погост[80] свезет, но и себя не обидит. Три шкуры со всей деревни спустит, а одну из них непременно себе оставит. Уж больно жаден.
Они поднялись по скрипучей лестнице на сеновал, и ведьмак первым с маху ринулся на пахучее сено. Было оно прошлогоднее, уже не такое душистое, как свежее, но мягкое, и оставалось его еще изрядно.
— А вот этот колдун… Если он такой пакостник и в смерти Вассы повинен, то ведь… — И тут Константин замялся.
— Я его уже наказал, — заявил ведьмак. — Под стрехой в сучок нож ему вогнал. Пускай теперь поищет, с чего это у него сила пропала. До-о-олго искать будет, — протянул он с наслаждением. — Я тиуну наказал, чтоб к вечеру нас подняли, — пробормотал он, уже засыпая, и почти сразу же басовито захрапел.
Константин с минуту полежал, слушая ровный заливистый храп урожденного специалиста по ведьмам, но усталость после бессонной ночи и всего пережитого вкупе с тремя чарами крепкого меда вскоре дали о себе знать, усталые веки его сомкнулись, и он тоже провалился в тяжелый сон.
Разбудил его встревоженный голос Маньяка:
— Подымайся, княже. Хрипатый-то, черт дурной, забыл нас разбудить. Полночь на дворе, а нам еще до буевища[81] бежать надо — сердцем беду чую.
Вставать Константину уж очень не хотелось, настолько сладким был сон, но делать было нечего. Пришлось подниматься и бежать следом за своим беспокойным спутником.
К счастью, небольшое сельское кладбище было расположено не так далеко от деревни, но оба бегуна все равно успели изрядно запыхаться.
— Ну и где ее положили? — вертел головой во все стороны ведьмак, пытаясь отыскать последнее пристанище ведьмы.
Однако найти его не удавалось. Все могилы были одинаковы. Скорбно стояли на них убогие кресты, и только призрачный лунный свет неторопливо прогуливался по этому неуютному месту.
— Где же она? Куда делась? — повторял, как заведенный, Маньяк и вдруг взвыл, ухватив себя за голову: — Ушла, как есть ушла. Потому она и роту давать не хотела. Бежим!
Они снова устремились назад в деревню.
— Или я вовсе из ума выжил, или она у дома Хрипатого. Надо было пошарить там везде, прежде чем сюда бежать, а я на буевище сразу подался, — сокрушался на бегу ведьмак.
Константин молчал. Ему было не до разговоров — старая рана на ноге снова дала о себе знать. С каждым его шагом она ныла все сильнее и сильнее, и князь все заметнее хромал, постепенно отставая от своего спутника.
— Ты беги один, — не выдержав наконец, крикнул он ему вслед. — Беги, не жди, а я позже. — И похромал, стараясь наступать на больную ногу как можно аккуратнее.
Когда Константин подошел к распахнутым воротам тиунова двора, Маньяк стоял на верхней ступеньке высокого крыльца, перекрывая вход в терем и вооружившись невесть откуда взявшейся оглоблей.
Внизу прямо перед ним, с угрожающе растопыренными руками, спиной к Константину стояла женщина в белой холщовой рубахе. Черные как смоль распущенные волосы в беспорядке разметались у нее по спине.
