— Плыть на корабль? — тоскливо вздохнул Франсуа, а Якоби почему-то и вовсе позеленел.
— Зачем плыть?.. Ну, разве что совсем недолго и по реке. На тот берег Дона перемахнете с ними, а дальше сушей. Да тут рядом. Разумеется, вначале вы дадите мне слово, что среди русичей проповедовать не будете.
— Но только до тех пор, пока они все не перейти в истинный вера, — уточнил Франсуа и тут же осведомился: — А потом мы получать это право?
— Потом… — задумчиво протянул Константин, быстренько прикидывая в уме, насколько вероятна возможность обращения всех половецких орд в истинную веру этой тщедушной и тощей французской парочкой. Придя к выводу, что она очень близка к нулю, радостно выпалил:
— Тогда я разрешу нести свет вашей веры дальше.
Еще чуть поразмыслив, Константин все-таки допустил ничтожно малую возможность того, что эти одержимые, благодаря своему фанатизму и невероятно удачному для них стечению обстоятельств, действительно могут управиться со всеми половцами, и внес на всякий случай оговорку:
— Но вначале вы разыскиваете меня, я проверяю результаты титанического труда… или нет, я просто поверю вам на слово, после чего — о! — я тут же нахожу вам еще одно местечко, — вовремя вспомнил он про дикие племена в междуречье Волги и Урала, то есть — тьфу ты! — Яика, или как он там именуется ныне.
— Корабль, плыть? — с тоской спросил снова позеленевший Якоби.
— Да что тебе так поплавать-то приспичило? — с досадой отмахнулся Константин. — Тоже все рядышком. Причем настолько близко, что вас потом эти темные, которые просветлеют, прямиком к другим темным доставят.
— А потом? — не унимался Франсуа.
Константин с уважением посмотрел на неугомонного проповедника «истинного божьего слова» и тихо заметил:
— Ты и с этими за сто лет не управишься. Но если уж вдруг и с ними все так быстро получится, то можете быть спокойны — без работы я вас не оставлю. У нас на Руси этих мест с темными народами столько, что если вы вдвоем будете даже триста лет проповедовать — и то не успеете.
Он произвел в уме немудреные подсчеты. «Значит, потом их к прибалтийским дикарям, всяким там эстам, литам, латам, земгалам, литовцам, пруссам, жмуди, оттуда к северу — пермяки, водь, чудь, весь… Да-а-а…»
— Неправильно я подсчитал, — заметил князь. — Не меньше пятисот лет. Точно-точно, — подтвердил он, заметив легкий скепсис на лице Якоби.
— Ну а потом-то можно и прийти к русичи, — заупрямился Франсуа.
— Через пятьсот лет?
— Нет, сразу, как только мы закончим с ними со всеми, — с уверенностью пояснил миссионер.
— Потом дозволяю, — великодушно разрешил Константин. — А до этого к ним ни ногой. Даете слово?
— Даем, — дружно отозвались оба.
— Ты нам верить? — озабоченно спросил Франсуа. — Мы все равно не мочь давать клятва, и если ты нам не верить, то…
— Конечно же, верю. Вы народ честный, — продолжал улыбаться князь и шутливо погрозил им пальцем. — Только не филонить!.. Уж проповедовать, так проповедовать, без отдыха и перекуров, тьфу ты, словом, чтоб работали по двадцать пять часов в сутки.
— Сутки есть не столько… — снова замялся с подбором слов дотошный Франсуа, но Константин сразу замахал на него руками.
— Знаю я, знаю, — и посоветовал: — А вы вставайте на час раньше, — чем окончательно поставил их в тупик.
Впрочем, размышляли они над загадочной мудростью, высказанной под конец князем, недолго. Глаза их радостно горели тем вдохновенным светом, какой бывает лишь у людей, без остатка поглощенных одной идеей и вдруг узнавших, что теперь им ничто не препятствует попытаться осуществить ее на практике.
«Фанатики, — сделал вывод Константин. — Как есть фанатики. Ну и ладно. Теперь это дело не мое, а половцев и конкретно хана Данилы Кобяковича. Хотя стоп! А за каким шутом мы будем подсылать этих дезорганизаторов боевого духа к нашему многоуважаемому шурину? Нет, мои миленькие. Эти пастухи вас, голубчиков, не куда-нибудь, а прямиком к Юрию Кончаковичу отправят. Вот пускай он теперь с вами и отдувается».
Константин так развеселился, что приподнятое жизнерадостное настроение от столь удачно решенной проблемы не покидало его на протяжении всего обратного пути домой.
