— Зато тебе ведомо, — насмешливо откликнулся Константин. — Ты же у нас самый большой сострадалец. Только почему-то самых лучших людей на Руси убивал невесть сколько веков, а так — гуманист. Ты случайно не из Америки будешь, а то похож уж больно?
«А чего оскорблять-то сразу? — обиделся голос. — Просто росли вы уж больно быстро, а такого допускать нельзя, — пояснил он без тени смущения. — Не трудись я так старательно, так вы бы и вовсе на половине планеты свои хоромы раскинули. А что потом?»
— И что?
«А то! Ты про атлантов слышал? Эх, жаль времени нет, а то я бы тебе рассказал, как и отчего они исчезли».
— Короче, так, — предложил Константин. — Вот тебе мои условия. Уходи ты сам, пока еще есть время. Вот тогда я подумаю над тем, что ты мне сказал. Силой же ты меня не заставишь.
«Э-э-э, милый, чего захотел. Мы теперь с тобой навеки спаяны», — и дребезжащий смешок раздался в мозгу князя.
— Ладно, — миролюбиво согласился он. — Не хочешь из живого уйти — и не надо. Особый сон, говоришь, — пробормотал он и, прикусив губу, чтобы не заорать от внезапно нахлынувшего ужаса, двинулся вперед, к черно-стеклянному краю воронки.
«Ты куда?!» — завизжал голос.
— Из мертвого уйдешь, — прошипел сквозь зубы Константин, продолжая безостановочно вышагивать вперед, приближаясь к краю жуткой яме.
«Идиот! Это и впрямь смертельно опасно! — взвыл его собеседник. — Тебе что, вообще никого не жалко, зверюга?! Даже себя?! — и добавил жалобно: — Меня хоть выпусти!»
— Нет уж. Вместе, так до самого конца, — отрезал Константин.
«Не выйдет до конца. Я живучий! Пока хоть одна клетка в тебе жива — я в ней укроюсь! Мне много места не надо!» — вопил голос.
— Значит, проживешь на целый день или два дольше, чем я, — не стал возражать Константин.
До стеклянного края оставалось каких-то пару шагов, когда голос взвыл напоследок: «Да пропади ты пропадом со своими причудами!» — и умолк.
— Вместе пропадем. — Константин, сделав по инерции эти два шага, остановился на самом краю и окликнул: — Эй! Ты там где? Чего затих? Страшно, да? А помирать всегда немного страшно, даже если знаешь за что. Ничего, потерпи малость. Совсем немного осталось.
Не дожидаясь ответа, он сделал еще один осторожный шажок вперед, но тут же поскользнулся на гладкой оплавленной поверхности и полетел вниз. Темнота мгновенно окутала его своей мрачной пеленой. На этот раз она была какой-то холодной и мокрой. Сил почти не оставалось, но Константин упрямо барахтался, пока не нащупал под ногами что-то относительно твердое. Он выпрямился во весь рост и… тут же зажмурился от нестерпимо яркого солнечного света.
— Даже ненадолго отойти нельзя!.. — вдруг прогудел не в его голове, а над ухом, чей-то раскатистый могучий бас.
Константин поднял голову и приоткрыл глаза.
Огромный здоровяк с золотисто-рыжей курчавой бородой величественно возвышался над ним, скептически разглядывая жалкую фигурку, беспомощно копошащуюся на дне достаточно глубокой, метра в полтора, ямы, на треть заполненной грязной жижей.
— Сам вылезешь или подсобить? — сочувственно осведомился он, хмурясь и задумчиво поглаживая свой роскошный седой ус, заканчивающийся где-то аж на уровне груди.
— Сам, — промычал Константин, досадуя на самого себя — ведь ясно же было с самого начала, что врет этот треклятый голос, специально пугает, а он, обалдуй, уши развесил, выслушивая. Хотя нет, он же из него самого раздавался, значит, правильнее будет сказать — мозги развесил. Придя к такому выводу, он даже развеселился, да и сил вроде как прибавилось. Правда, выкарабкаться ему удалось лишь после третьей попытки — уж очень скользкими были края ямы, но зато самому, без посторонней помощи.
— Живописный у тебя вид, ничего не скажешь, — вновь прогудело над ухом.
Константин выпрямился, хотел было заметить, что если бы этот говорун попал на его место, то был бы не чище, и вся его чистенькая одежда: и белая длинная рубаха с тоненьким пояском, и синие штаны, и нарядные сапоги из красного, тонко выделанного сафьяна, — тогда бы стали точно такими же грязно-серыми, но потом не стал ничего говорить.
К тому же сразу чувствовалось, что обладатель баса ничуть не насмехался. В его голосе явственно ощущалась доброта и только самую крошечную малость — улыбка. Да и она была тоже скорее ласковая, чем насмешливая. Глаза здоровяка внимательно разглядывали князя, и в них тоже читалось не презрение, не ирония, а больше… уважение. «Сам вылез и помощи не попросил», — говорили они.
