— Пока еще нет, — вздохнул Константин, не поняв друга.
— С самим собой, — пояснил тот.
— А Хлад?
— Себя одолеть тяжелее всего, — улыбнулся ободряюще воевода.
Дождавшись, пока друг скроется в непроглядной темноте, Константин неторопливо улегся на мягкую, пружинящую, как тугой матрац, сосновую хвою.
Вот и все. Свой выбор он сделал. На этот раз окончательный. Что-то изменить было уже нельзя, и оставалось только одно — принять бой.
«Если бы еще и знать, чем и с кем драться, то совсем хорошо было бы», — подумал Константин и устало закрыл воспаленные глаза.
Сон пришел почти сразу, тягучий и черный, как расплавленная смола. Дверь в неведомое была совсем рядом — рукой можно коснуться. Давление на княжескую спину неумолимо нарастало с каждым мгновением, тяжелое и неумолимое, как надгробная гранитная плита. Сил для сопротивления практически не оставалось. Секунда-другая, и все. Кто-то жадный и невидимый с хрустом вгрызался ему в загривок, вожделенно всасывая в себя всю его энергию.
Запоздалое сожаление, что напрасно он решился на это противостояние, пришло к нему, еще больше ослабляя волю, но он тут же отогнал его прочь. Что сделано, то сделано, и сейчас оставалось только драться.
«Врешь, упырь поганый! — подумал он с какой-то бесшабашной веселостью. — Мне теперь терять уже нечего!» — и повернулся лицом к неведомому страшилищу.
Ослепительная чернота злобно вспыхнула перед глазами и ожгла их непереносимо ярким мраком… Константин еще успел подумать, что так не бывает, что мрак не может, не должен сверкать, но тут же воочию убедился в правоте выражения: «Непроглядная ночь ослепила его». Он действительно ничего не видел. Даже темноты. Перед ним что-то было, равно как и вокруг него, но что?!
Впрочем, размышлять на эту тему было некогда. Не до того. Бывают в жизни минуты, когда любые, даже самые неправильные действия, все равно намного правильнее самого мудрого раздумья. И Константин пошел вперед. Точнее, попытался идти.
Это была уже не защита — атака. Грудью, напролом, как это умеют и делают только на Руси. Его не пускали, крепко держа со всех сторон, но он не сдавался, продолжая ломиться что есть сил. Их у него оставалось мало. Очень мало. Но Константин не экономил, щедро выплескивая их из себя. Не скупясь, не утаивая капельку на донышке. Не скупясь, без остатка. Пан или пропал. Только так, иначе все затеянное ни к чему.
Враг был силен, однако в самый последний момент, когда Константин уже задыхался от стиснувших его стальных объятий, тиски начали ослабевать, и тьма затрещала, постепенно начиная поддаваться под этим неукротимым натиском.
Ибо кто на свете может быть сильнее человека? — Только сам человек. А кому под силу одолеть русича? — Да никому. Разве что… другому русичу. Но там, где был Константин, таковых не имелось, и потому он все-таки сумел продавить, промять, разодрать липкую давящую паутину и выйти из нее…
Куда? Константин и сам поначалу этого не понял. Лишь чуть погодя, с громадным трудом и еще большим ужасом он догадался, что руины, представшие перед ним с трех сторон, — останки его же родного города из двадцатого века.
Желтовато-тусклый и какой-то грязный размытый свет блекло освещал сплошные развалины: руины на месте его родной школы, груды кирпича и бетонных плит вместо жилых домов, обугленные и искореженные стволы берез, погребальными свечками застывшие в расположенном неподалеку парке, точнее, в том, что им когда-то называлось.
С четвертой стороны, чуть поодаль, перед Константином зиял неестественной чернотой гигантский котлован. Он был настолько огромен, что, даже старательно вглядываясь вдаль, он так и не увидел противоположного края чудовищно огромной воронки.
Была она глубока и мрачна, поблескивая спекшимися, почти стеклянными краями. Некоторое время он тупо разглядывал их, задыхаясь от тошнотворно-сладкого запаха разлагающейся плоти, но затем догадка обожгла его мозг, причинив почти физическую боль: «Так это же ядерный взрыв. Ну, точно. Потому и свет такой блекло-грязный. И кто же это?»
«Да ты сам», — неожиданно отозвался у него в голове чей-то чужой ворчливый голос.
