Ба-а! Да это же матрона, что мы обокрали! А тип рядом, видимо, её женишок. Машут руками толпе. Делают вид, что с моей казнью воровство прекратиться и вообще они спасут народ. Неужели от самих себя?
На помосте установлен крест для четвертования. На плахе рядом покоился топор, с рукоятью, богато украшенной жемчугом. Его хозяин, грузный палач, томился в ожидании. Он смотрел на меня тяжелым взглядом мясника.
Под улюлюканье клетку открыли. Солдаты схватили меня и выбросили под ноги толпе. Та взревела и едва не смела цепь стражников.
Попинали меня основательно. Со знанием и любовью к делу. Чьи-то сильные руки вздёрнули меня кверху и поволокли к лестнице на эшафот.
Глашатай, стоявший на городской стене, принялся зачитывать приговор. Его раскатистый голос отражался от стен и мощёной дороги, от стихшего и застывшего, как стекло, воздуха.
Я споткнулся о решётку люка канализации, и конвоир дал мне затрещину. Поэтому начало речи глашатая в памяти не отразилось.
– … расхищении народного достояния, государственных недр…
Затем голос потонул в рёве толпы, которая не смогла сдержать праведного гнева.
– Смерть ублюдку! – восторженно орала толпа. – Четвертовать!
Я оглядел собравшихся вокруг людей. Многие находились на грани исступления. Они испытывали едва ли не эротическое удовольствие. В воздухе витал запах грубого секса. Надо полагать, момент, когда моя голова слетит с плеч, они запомнят надолго.
Внезапно всё стихло.
В опустившейся на площадь тишине набирал силу протяжный женский визг. Я обернулся на его источник. К городской стене.
Из задницы высокородной матроны торчала арбалетная стрела! Растерянный женишок упал на колени и в растерянности водил руками по дражайшему крупу.
Наконец, уже он истошно завизжал в сторону площади:
– Поймать!.. Повесить с-суку!
Из-за толпы донёсся топот конских копыт по брусчатке. Я различил знакомый силуэт – той, что уносилась прочь. Лиан не бросила меня! Она уводила за собой стражников! Те, получив приказ «поймать и повесить», ринулись следом. Про виновника торжества позабыли.
Он уже знал, что делать, проблеск надежды вернул ему силы. Я раскидал стражников и сам взбежал на эшафот. К украшенному жемчугом топору. Схватил оружие и рубанул им по животу грузного палача. Поток крови хлынул на толпу, на тела людей. Женщины, ещё не осознавшие произошедшего, принялись втирать кровь в одежду. Они всё ещё находились под влиянием сладострастия казни.
Вращение топора над головой помогало не подпускать к себе стражников. Я спрыгнул на мостовую. Подбежал к люку канализации.
«Надеюсь, у тебя крепкий топор, палач!» – я рубанул по преграде.
Решётка из твёрдого, но хрупкого чугуна треснула. Ещё два-три раза, и можно нырять вниз. Напахнуло дерьмом. Не думал, что свобода может вонять подобным образом.
В промежутках между ударами по люку приходилось крутить топором над собой, отгоняя страдников. Самый мощный, третий удар разрушил преграду, и жемчужины с рукояти осыпались вниз.
Я успел нырнуть в спасительное дерьмо, и арбалетные стрелы пронеслись над головой. «Свобода», – на глаза попались застрявшие в стоках жемчужины. Я был готов упасть в обморок: от ликования и вони канализации.
Топор выбросил. Плыть нужно налегке. В отверстии, из которого я только что выпал, показались лучники. Я нырнул поглубже и долго плыл под «водой».
Иногда казалось, что в канализационных трассах, из-за смрадного тумана, раздаются крики.
Рядом плавали брёвна, а один раз мой путь пересёкся с трупом. Тот сильно разложился, и я не понимал, кто это был раньше, при жизни. Человек или животное. Возможно, осел.
Иногда в канале раздавались странные звуки – будто он живой и тяжко вздыхает. Или испускает последний вздох, как старое чудовище.
Рой навозных мух витал над головой. Мне это надоело, и я прихлопнул одну. Остальные, уяснив, что я, скорее, жив, с возмущённым жужжанием унеслись прочь. Искать менее опасного и приветливого мертвеца.
Среди водопроводных труб ползали то ли большие чёрные черви, то ли мелкие змеи. Странные, не вполне естественного вида жуки. Чересчур крупные крысы.
Наконец, впереди забрезжил дневной свет. Я рванулся туда, обновляя местный рекорд по плаванью в сточных водах. Я был счастлив плескаться в дерьме, так как знал, что в конце ждёт свет.
