Было откровенно мерзко. Дождь не падал с неба. Мусор не убирался, люди не пытались следить за собой. Район гнил, и никто из мира богатых счастливых людей не хотел знать о его болезни.
Я совершенно не представлял, куда идти. Спрашивать местных бродяг не хотелось. Те совершенно опустились. Людей, что выглядели получше, тоже не следовало беспокоить – существовал риск напороться на пулю.
Я шёл в сторону, откуда, как показалось, донёсся гудок поезда.
Улица неожиданно сузилась и превратилась в откровенную подворотню. Я пробирался сквозь мусор, покосившиеся бетонные панели, торчащую арматуру, клубы пара и ржавые капли с протекающих труб.
В глаза бросилась валяющаяся на асфальте металлическая дверь, явно повреждённая взрывом. Попадались стреляные гильзы. Редкие окна и дыры в стенах развалин были забиты досками и жестью. Под ногами мешались обломки старой мебели, пустые консервные банки и железные миски. Наполовину сгоревший остов дивана пришлось перепрыгнуть.
На кирпичных стенах сохранились граффити. Некоторые из них даже имели смысл. «Как тебе в аду?» «1984». «Боль освобождает».
В не заколоченном окне одного из домов я заметил старый-престарый постер фильма. «Леди Ястреб». Помнится, хорошая правдивая лента. О том, что мечта недостижима. Ну, разве что в самом кино – внутри другой мечты.
Следующая находка удивила меня. Я наткнулся на редкое здесь живое растение. Мужественный сорняк неизвестного науке вида упорно тянулся вверх, не хотел умирать вместе с окружающим миром. Почти как я.
Постепенно проулок превратился в относительно широкую улицу. Стали попадаться и более приличные здания. На стенах даже висела какая-никакая реклама. Однако создавалось впечатление, что те компании давно обанкротились. Солнечные панели на крышах пятиэтажок соседствовали с ветряками. В домах редко светилось больше одного окна. И то, судя по всполохам света, внутри горели костры, а не электролампы.
Рядом с развалинами одного из зданий стоял довольно высокий строительный кран, опасно накренившийся. Я решил забраться на него и осмотреться.
Наверху оказалось ещё холоднее. Дырявый плащ не удерживал тепла, упрямый ветер грозил скинуть меня вместе с гнилыми металлоконструкциями. Опустившийся на город туман не позволял смотреть так далеко, как хотелось.
В здании поблизости полыхал пожар. Возможно, там кто-то умирал. Вряд ли его спасали.
В стороне, которая выглядела как обширная промзона Освенцима, высились огромные реакторы. Над химическим заводом пылала исполинская голограмма, в форме почти христианского креста. Надо признать – весьма оригинальный способ освещать промышленные площадки, в отсутствие луны.
Наконец, обнаружилась и «цивилизация». Справа громоздилось скопление небоскрёбов. Если подумать, не так далеко от этого района, где царило полное разложение. Видимо, их реальная граница, проходила не где-то в конкретном месте, а шла по стопам патрулей шушпанцеров и ребят вроде меня.
Я напряг зрение: оптико-электронная матрица в левом глазу подстроилась под условия.
Невероятно, но один из небоскрёбов возвели на месте не самого маленького католического собора. Строители использовали крепкий остов храма, лишившегося прихожан, как часть фундамента.
Шпиль церкви поменьше просто торчал из асфальта, и к нему крепился рекламный щит. В корпус ещё одного здания, напоминающего монастырскую постройку, врезалась огромная газопроводная труба. Или тоннель миниметро. Картинки перед глазами, а также воспоминание о встрече с заказчиком-шантажистом ошеломляли. Они ясно показывали, как техника врезалась в прежний способ ощущать мир.
Мир усложнился настолько, что техногенные существа стали в один ряд со сверхъестественными. Технологии, ощущая собственную силу, уже заставляли себе поклоняться. Они стали альтернативой Богу. Теперь непонятно, где черти, где ангелы, а где «агенты Матрицы».
То, что раньше считалось недопустимым, стало реальностью. Превратилось в воздух, которым приходится дышать. Иначе задохнёшься. Теперь трудно разделять людей на героев и антигероев. Порок превратился в способ выжить. Вокруг техногенный ад. Кто знает, может и техногенный рай где-то поблизости, за незримой границей новых грехов и добродетелей.
